Юнус поправил на Джамалуддине папаху и пошел с мальчиком к перекопу. А Шамиль вернулся в мечеть, чтобы снова молить всевышнего об избавлении гор от войны и о спасении народа.
Секретарь потом записал:
«Усилились бедствия, испытываемые детьми и женщинами, а также умножились жалобы со стороны раненых, голодных и слабых; учитывая слабость перечисленных лиц, претерпеваемые ими бедствия, тяготы, которые они вкушают – голод, жажду, недосыпание, а также обязательность перемирия с точки зрения шариата в случае, если отказ от него влечет за собой нанесение вреда мусульманам, Шамиль согласился все же отдать усладу своих очей Джамалуддина. Последние при этом обязались выполнить следующие условия имама – прекратить бой и возвратиться на свою территорию».
Глава 111
Разъяренный очередной неудачей, Граббе сосредоточил огонь всех орудий на втором рубеже обороны Ахульго, который удерживали горцы. А тем временем принимал рапорты удрученных командиров. Попов и Тарасевич ничего не смогли сделать, хотя и потерь особых не понесли. Но рапорт Пулло ошеломил Граббе.
– Сколько-с? – переспросил Граббе, которому показалось, что он ослышался, когда Пулло назвал цифру потерь Куринского полка.
– Выбыло из строя восемь офицеров, из них два убиты и восемь ранено, и триста сорок семь нижних чинов, – повторил Пулло.
– Сколько всего по отряду? – обернулся Граббе к Милютину, который подсчитывал потери на бумаге.
– Сто два убитых, – подвел итог Милютин.
– Сто шестьдесят два раненых, из них восемь офицеров, и двести девяносто три контуженных, ваше превосходительство.
– Без малого – батальон? – негодовал Граббе.
– Хорошо еще, что потери меньше, чем в прошлый раз. Только этот прошлый раз вас ничему не научил! День на уборку тел, день на похороны… Просто некогда воевать!
– По полученным сведениям, Шамиль тоже потерял немало, – вставил Галафеев.
– И в числе прочих лишился ближайшего своего помощника – Сурхая.
– Важная новость, – кивнул Граббе.
– Также и других двух наибов, – добавил Пулло.
– Сил у него, полагаю, не осталось. Уже женщины да дети воюют.
– Не осталось? – сомневался Граббе.
– Отчего же Ахульго не взято?
– Возьмем, – пообещал Галафеев.
– Войска дрались геройски, передовой бастион в наших руках. Вот наберемся сил – и конец Шамилю.
– Наберемся сил? – язвил Граббе.
– Откуда же их взять, если вы на сто шагов по батальону кладете? Если гору несчастную два месяца щупаете, а ухватить не можете! Так воевать нельзяс, господа!
– Надо бы сменить передовые части, – предложил Галафеев.
– Ширванцы отдохнули, пора их снова в дело пустить.
– Ширванцы уже ходили, да ни с чем вернулись, – отмахнулся Граббе.
– А отряд тогда лишился двух батальонов.
– Многие раненые теперь поправились, ваше превосходительство, – сообщал Милютин.
– А мне думается, господа, что многие теперь и воевать не хотят, на наши успехи глядючи, – сказал Граббе.
– В отряде ропот, милиции в разброде, ханы в усы посмеиваются… Этак мы с вами скоро одни останемся!
Упорство Шамиля и его мюридов рушило все представления Граббе о правилах ведения войны. Это не укладывалось ни в какие теории и не имело примеров. Граббе начинал понимать Фезе, который заключил с Шамилем мир. Прежде и сам Граббе считал это недопустимой оплошностью, но теперь вынужден был признать, что у Фезе могли быть для этого достаточные основания. Однако Граббе не допускал и мысли о повторении конфуза, случившегося с Фезе под Телетлем, когда он удовлетворился взятием в заложники племянника имама и ретировался, признав Шамиля властителем гор, равным в своем достоинстве коронованным особам. Слишком многое Граббе поставил на карту, слишком велики были жертвы, чтобы уйти ни с чем. Он теперь мог вернуться только с Шамилем в цепях, иначе терзавшая его многие годы тень «прикосновенности к делу декабристов» показалась бы только цветочками, а ягодки были припасены у Чернышева. Но силы Граббе, его отряда были почти исчерпаны, Головин больше подкреплений не давал, а невыносимая жара вот-вот сменится холодами, которые вынудят снять осаду и вернуться на зимние квартиры. Искусство войны, владение которым приписывал себе Граббе, не впечатляло его командиров, скорее, даже наоборот, они считали напрасными ужасные жертвы, принесенный отрядом на алтарь войны по методу Граббе. Свидетельством тому были сотни трупов, усеявших пропасти вокруг Ахульго, которые даже достать не было никакой возможности. Были среди них и горцы, но Граббе это не утешало. Он считал, что во всем виноваты его командиры, которые сами вели штурмовые колонны, разбившиеся о немногочисленных мюридов. Но это не могло служить оправданием для командующего, ведь приказы-то отдавал он сам.
Всем было очевидно, что тактика Граббе основывалась не столько на тонких военных соображениях, сколько на уверенности в том, что значительное превосходство в штыках, подкрепленное артиллерийскими батареями, сделает, в конце концов, свое дело. А его частые апелляции к Ганнибалу вызывали у подчиненных уже нескрываемую иронию.
Оставалось полагаться на все то же авось или на благоразумие Шамиля, которому Граббе смягчил условия ультиматума и грозил новым штурмом.
Артиллерия неожиданно смолка. В наступившей тишине загремел голос негодующего Граббе:
– Кто приказал?
Командиры недоуменно переглядывались.
– Почему не стреляют?
Васильчиков бросился выяснять, что случилось. Известие, с которым он вернулся, поразило Граббе еще больше, чем цифры потерь. Васильчиков был так взволнован, что не сразу сумел доложить:
– Шамиль выдал сына!
– Неужто?! – возрадовался Галафеев и поспешил к месту событий.
Следом ринулись остальные, и только Граббе с Васильчиковым остались в штабе.
– Слава тебе, господи! – перекрестился Граббе, а затем сказал адъютанту: – Что же вы-то стоите? Идите, насладитесь. И пусть немедленно доставят заложника ко мне.
– Слушаюсь, ваше превосходительство, – козырнул изнемогавший от любопытства Васильчиков и бросился из палатки.
Оставшись один, Граббе кликнул своего денщика и велел принести водки. Иван явился с подносом, на котором стояла серебряная рюмка и лежал на блюдце кусочек засахаренного лимона.
– А не обманет Шамилька? – усомнился Иван.
– Меня? – чуть не поперхнулся водкой Граббе.
– Когда у него руки связаны и петля на шее? Вздор!
– Оно конечно, – закивал старый денщик.
– Одначе мог бы и сам выйти, коли присмирел.
– Выйдет, Иван, никуда не денется, – сказал Граббе, закусывая лимоном.
