– Ну-ка, любезный, возьми на мушку вон того, что под знаменем, – велел Граббе.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – козырнул унтер-офицер.
Он положил перед собой ранец, залег, устроил на ранце ружье и прицелился.
– Готово, ваше превосходительство! – Шамиля видишь? – Так точно, – отозвался снайпер, сдерживая дыхание.
– Я и прежде его углядывал.
– Без трубы? – не верил Граббе.
– Так мне сподручнее, ваше превосходительство.
Граббе разглядывал Шамиля, который степенно беседовал с генералом Пулло, и сравнивал его с собой. В манерах и величии Граббе отдавал предпочтение себе. Но в том, как Шамиль боролся за свои убеждения, генерал чувствовал нечто особенное, чего не хватило самому Граббе в его истории с декабристами. Загадка этой нечеловеческой силы волновала Граббе, и даже новая подзорная труба не позволяла ее разглядеть. Граббе надеялся, что Шамиль сам раскроет эту тайну, когда окажется пленником Граббе.
– Пожалуй, лучше взять этого диковинного зверя живьем, – размышлял Граббе, – и привезти к царю в клетке, как Пугачева.
– Прикажете стрелять, ваше превосходительство? – напомнил о себе снайпер.
– Отставить, – приказал Граббе.
– Самое время, – убеждал унтер.
– Когда сойдутся, поздно будет.
– Учить меня вздумал? – сурово оглянулся Граббе.
– Ступай прочь!
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – унтер вскочил и вернулся на свое место.
Пулло сделал шаг навстречу прибывшему имаму, приложил руку к козырьку и объявил:
– Его превосходительство командующий отрядом генерал-лейтенант Граббе уполномочил меня, генерал-майора Пулло, вести переговоры от его имени.
Биякай перевел и опасливо посмотрел на Юнуса, следившего за каждым его словом.
– Мир лучше войны, – сказал Шамиль.
– Жалею, что ваш сардар не захотел договориться с нами раньше.
– Приступим к делу, господа.
– Пулло приподнял саблю и сел на расстеленную бурку.
Биякай старательно переводил, но не нашел, чем заменить слово «господа», весьма нелюбимое горцами.
– У нас господ нет, – напомнил Ахбердилав.
– У нас все равны.
– Нет, так будут, – подумал Пулло, но сказал иначе: – Разумеется, просто у нас так принято, хотя бы из уважения к сану Шамиля.
Шамиль жестом умерил пыл Ахбердилава и сел напротив Пулло, скрестив ноги.
– Итак, – начал Пулло.
– Вы исполнили первый пункт наших условий. Теперь дело за следующим, насчет наших людей.
– Пленных мы отдадим, – сказал Шамиль.
– Однако я говорю не только о пленных, но и о дезертирах или перебежчиках, как вы их называете.
– Эти люди пришли к нам по своей воле, – ответил Шамиль.
– И я не могу ими распоряжаться.
– Но это преступники! – настаивал Пулло.
– Для нас они – вольные люди, – твердо сказал Шамиль.
– И вернутся к вам, если сами того пожелают.
– И все же я требую… – гнул свое Пулло.
– Я спрошу у них, – пообещал Шамиль.
– Но пора бы и вам что-то сделать.
– За нами дело не станет, – пообещал Пулло.
– Прежде, чем я отдам пленных, вы должны отвести от Ахульго войска, – настаивал Шамиль.
– Там видно будет, – уклончиво отвечал Пулло.
– Кроме того, когда я отдам ваших людей, вы вернете наших.
– Пленных у нас почти нет, – развел руками Пулло.
– Отдайте тех, кто есть.
– Это большей частью раненые, – сказал Пулло.
– Всех на всех, – настаивал Шамиль.
– Если не захотят вернуться на Ахульго, пусть уходят в свои аулы.
– Приму к сведению, – кивнул Пулло.
– Теперь, собственно, о сдаче Ахульго…
– Ахульго – не та вещь, которую можно отдать, – сказал Шамиль.
– Вы получите Ахульго только тогда, когда на горе не останется ни одного мюрида.
– Как то есть? – не понял генерал.
– Когда мы уйдем, – пояснил Шамиль.
– Я требую свободного выхода из Ахульго, требую, чтобы мне и моим людям было дано право жить, где мы захотим. Что же касается самого переселения, то при всем желании мы не сможем этого исполнить прежде истечения одного месяца.
– Месяца? – удивился Пулло.
– Это вряд ли возможно.
– А до того времени мой сын пусть живет в Чиркее, с Джамалом.
– Позвольте, – недоуменно сказал Пулло, сбитый с толку напором Шамиля.
– Но при нынешних обстоятельствах требовать должен скорее я, а не ты.
– Если мы говорим о мире, то это мои условия мира, – сказал Шамиль.
– Если все так и будет, я буду жить в Гимрах простым человеком.
– В это трудно поверить, – признался Пулло.
– Во всяком случае я не нарушу наш договор, – сказал Шамиль, – если вы первые его не нарушите.
– Ты сомневаешься в моем слове? – напрягся Пулло.
– Я бы хотел верить на слово, – покачал головой Шамиль.
– Но я отдал Граббе любимого сына, которого никогда и никому не отдавал, а ваши войска по-прежнему держат Ахульго в осаде.
– Шамиль, – успокаивающе заговорил Пулло.
– Война всем надоела. Сдайся на милость нашего повелителя, и дело с концом. Твоим людям будет гарантирована безопасность. А тебя наш государь осыплет милостями, о каких не мечтал ни один кавказский царь. Государь щедр к раскаявшимся.
– Раскаявшимся? – вспыхнул Шамиль.
– Не думаешь ли ты, что я раскаюсь в том, что старался вернуть людям их человеческое достоинство? Что укоротил жадные руки обнаглевшим ханам? Что хотел видеть людей равными и свободными, как то велит и наша, и ваша вера?
– Возможно, в твоих словах есть истина, – согласился Пулло.
– Но ты пришел, а время твое еще не пришло. У нас тоже пробовали освободить крестьян, только крестьяне в это не поверили.
– Потому, наверное, и приходят ко мне, – улыбнулся Шамиль.
– Как-нибудь, если мы станем друзьями, я покажу ваших крестьян, которые живут у нас свободно и совсем не жалеют об этом.
– Как-нибудь… – повторил Пулло, но затем решил вернуться к главному.
– А теперь, Шамиль, пора обсудить условия сдачи.
Шамиль не отвечал. Он понял, что Пулло не намерен принимать во внимание требования горцев, но все же решил послушать, что еще скажет генерал. Не дождавшись ответа Шамиля, Пулло заговорил сам:
