– Можно хотя бы попробовать, – сказал Айдемир.
– Юнус мне рассказал, где посты, где секреты, а где палатка Джамалуддина.
– И где же? – поинтересовался Аркадий.
– Неподалеку от ставки, справа, отдельно стоит.
– Гиблое это дело, – покачал головой Аркадий.
– Почему? – не соглашался Айдемир и принялся показывать: – Вон там, сбоку, есть тайная тропа. Можно незаметно пробраться в лагерь. Потом пройти по верхнему руслу Ашильтинки, и мы почти у цели.
– А Шамиль разрешит?
– Когда убедится, что Граббе его обманул, может, и разрешит.
Глава 115
В ночь окончания перемирия началась перегруппировка войск. Оплошавшие батальоны апшеронцев были переведены на левую сторону реки, а их место заняли стоявшие там батальоны Кабардинского полка. Всего для штурма было назначено восемь батальонов под командой генерала Лабинцева. Слегка поправившемуся прапорщику Михаилу Нерскому, за выбытием из строя множества офицеров, дали в командование роту, укомплектовав ее зачинщиками бунта – апшеронцами и волонтерами.
Лиза была в отчаянии. Она еще не успела привыкнуть к мужу, не успела ему всего рассказать, не успела узнать, как он жил без нее столько лет, а Михаилу снова нужно было становиться в строй. Это было несправедливо. Лиза надеялась, что они вот-вот покинут эти ужасные места, где вместо соловьев поют пули, но Михаил не мог оставить свою роту, особенно перед таким важным штурмом.
– Это все обман! – не хотела отпускать мужа Лиза.
– Горцы нам не враги! Они такие же люди! Никто меня даже не обидел! Проклятая война!..
Михаилу и самому осточертело это братоубийство, но его звал долг или то, что называли в таких случаях долгом. Он нежно поцеловал на прощанье жену, пообещал, что с ним ничего не случится, и поспешил к своей роте.
Граббе спал беспокойно. Ему снова приснилась гора. Вернее, то, что гора вдруг исчезла. Генерал проснулся в холодном поту и, накинув бурку, вышел из палатки, чтобы убедиться, что Ахульго на месте. Но Ахульго не было. Все застилал холодный, густой предрассветный туман, и легко можно было поверить, что за ним ничего нет. Зато в лагере происходило нечто еще более странное. Отовсюду сквозь туман слышались крики, барабанная дробь и звучали горны, нарушая строгий приказ о скрытной передислокации.
– В чем дело? – накинулся Граббе на подоспевшего Васильчикова, который был бледен и чем-то сильно напуган.
– Бунт, ваше превосходительство, – сообщил Васильчиков, приложив руку к фуражке.
– Что-с? – округлил глаза Граббе, не поверив услышанному.
– Неповиновение в войсках, ваше превосходительство… – докладывал Васильчиков, с трудом выдавливая из себя страшные слова.
И в самом деле, по всему лагерю собирались толпы солдат, не желавших идти на новый штурм. Зачинщиками оказались пленные, возвращенные из Ахульго и Игали, а также некоторые поляки.
Как доложил Пулло, сигналом к бунту послужила музыка. Кто-то на Ахульго вдруг заиграл на трубе полонез. Подозревали, что это был Стефан Развадовский, бежавший к горцам во время последнего штурма. И ему эхом ответили музыканты его оркестра, чем смутили множество поляков, служивших в отряде. Они отказались становиться в строй, а затем волна неповиновения пронеслась по всем батальонам.
Милютин, отправленный выяснять положение вещей, убедился, что бунт был налицо.
– Братцы! – кричали самые дерзкие.
– На что нам эта Ахульга? Нешто не видали, как горцы на штыки кидаются?
– Видали! – кричали другие.
– Шамилька-то сына выдал!
– Миру просит, как обещано!
– Драться – так драться, а брататься – так брататься!
– Измена, братцы!
– Коли дадено слово – исполняй!
– Не по-божески это!
– И без того уже голодом уморили да жаждой иссушили.
– И как только в них дух держится.
– И наша кровушка – не водица.
– Резону нет!
– Сколько народу зазря положили!
– Не пуля, так камнем пришибет.
– Коли генералам охота – пусть сами лезут!
Остальные одобрительно кричали и свистели. Солдаты устали гибнуть напрасно. Предыдущие штурмы научили их, что горцы будут драться отчаянно и легко не дадутся. Появилась даже молва, что Шамиль – чародей, которого пули не берут, что он уходит с Ахульго и возвращается, когда пожелает, что он чуть ли не по небу летает, и кто-то будто бы видел это сам.
Милютин пытался пресечь смуту, но даже старые унтер-офицеры грозили ему штыками и говорили:
– Не балуй, ваше благородие.
– Как смеешь! – кричал Милютин, надеясь криком заглушить бунт.
– Молод еще солдат учить! – отвечали Милютину.
– Всякий прыщ будет старыми кавказцами помыкать.
– Пулям не кланяемся, а тебе и подавно не станем!
Но Милютин не сдавался, требовал именем командующего выдать зачинщиков, но оказывалось, что зачинщики – все.
Офицеры из бывших декабристов лишь формально исполняли свои обязанности и наказывать мятежников не спешили. Наткнувшись на Нерского, Милютин растерянно заговорил.
– Что же это такое, господин прапорщик?
– Vox populi – vox dei, – пожал плечами Нерский.
– Глас народа – глас Божий.
– Но это форменный мятеж! – размахивал саблей Милютин.
– Ну так попробуйте изрубить мятежников, – ответил Нерский.
– Или растолкуйте им, что позволительно нарушать данное слово, особенно когда в залог мира выдан ребенок.
Милютин не нашелся, что ответить, и поспешил в штаб.
В штабной палатке, плотно окруженной казаками, обсуждали чрезвычайное событие.
– Это, господа, дурное влияние либералов! – считал Галафеев.
– Чего этим смутьянам надобно? – не понимал Граббе.
– Воевать не желают, – отвечал Пулло.
– Не верят, что Ахульго можно взять штурмом.
– Дас, дожили, – нервно теребил ус Граббе.
– Порядка как не было, так и нет.
– Высечь через пятого, – предложил Лабинцев.
– Живо устав вспомнят.
– Тут дело политическое, – качал головой Галафеев.
– Тут надо с умом подойти.
– Расстрелять дюжину – и дело с концом, – советовал Попов.
– А что? И закон велит. Слыханное ли дело – бунт в походе?
– Так-то оно так… – кивал Пулло.
– Только когда в бой их поведете, как бы сзади пуля не прилетела да в затылок не клюнула.
