Милютин делал для себя все новые открытия, не укладывавшиеся в принятую теорию войны, и не знал, следует ли включать свои выводы в составляемое им «Наставление». Ему казалось, что такой битвы не было раньше и не будет потом, а потому большую часть своих наблюдений он решил приберечь для мемуаров. И не преминул записать в дневник:
«Таким образом, действия 1839 года в Северном Дагестане замечательны уже потому, что представляют целый ряд таких подвигов воинских, который грешно было бы оставить в забвении. Мнения могут быть различны в том, какое значение экспедиция эта будет иметь вообще в истории Кавказского края; но без сомнения, все, принимавшие в ней участие, единогласно признают, что собственно в истории Русского войска она составит одну из блистательных страниц.
Кроме того, действия в продолжении девятинедельной осады Ахульго представляют и в отношении техническом нечто совершенно особенное в военном искусстве».
30 августа 1839 года, в день тезоименитства наследника престола Александра Николаевича, отслужив благодарственное молебствие, отряд Граббе выступил из-под Ахульго.
Артиллерия и прочие тяжести были отправлены в Темир-Хан-Шуру по аробной дороге через Цатаних и Зирани. Остальные войска двинулись в Шуру короткой дорогой через Унцукуль и Гимры. Между колонной и обозом вели пленных, которых охраняли конные казаки.
Покидая Ахульго, Граббе вспомнил опрометчивое обещание, данное им государю: «Разбить и разогнать все скопища, а Шамиля пленить». И с горечью признавался себе, что вовсе не уверен в первом, а о втором теперь не приходилось и говорить. На покорность горцев Граббе тоже не надеялся. Он слишком хорошо их узнал, чтобы ожидать, что они забудут все, что принесла им экспедиция Граббе. К тому же он понимал, что ханы вновь примутся за старое, и тогда горцы снова возьмутся за оружие, если их еще раньше не поднимет сам Шамиль. Оставалось надеяться на устрашение, произведенное взятием неприступного Ахульго. Но даже устрашение Граббе не считал теперь надежным и долговечным средством. Пока у горцев будет оружие, полагал Граббе, они не оставят мысли о независимости. Теперь он мечтал их разоружить.
Потеряв убитыми и ранеными около пяти тысяч человек, почти половину своего отряда, Граббе уходил ни с чем. Он увез бы с собой Ахульго как свидетельство своих стараний, но это было невозможно.
Развалины Ашильты и Ахульго уже скрывались из глаз, когда Граббе приказал свите остановиться. Что-то тянуло его назад, ему казалось, что он не сделал еще чего-то очень важного. Граббе отъехал в сторону и поднялся на гребень, с которого было хорошо видно еще дымящееся Ахульго. Оно было почти таким же, каким предстало ему впервые во сне. Генерал с минуту смотрел на гору, а затем отдал ей честь как побежденному, но достойному противнику.
Глава 124
Благополучно миновав Унцукуль, отряд Граббе подошел к Гимрам. Убедившись, что Шамиля в его родном ауле нет, Граббе назначил для надзора над гимринцами особого пристава и оставил ему в помощь роту апшеронцев.
Ночью случилось досадное происшествие. Кто-то проделал дыру в хлеву на окраине аула, где содержались пленные дети, и те бросились врассыпную. Поймать удалось не всех. А артиллерийский фельдфебель Михей заявил потом, что пропал и его ротный воспитанник Ефим Пушкарев.
Тогда же Граббе был извещен о том, что конный дозор гимринской знати наткнулся на Шамиля и его людей, вступил с ними в схватку, но Шамилю опять удалось пробиться. Не поверив этому, Граббе велел Пулло допросить свидетелей. Те подтвердили, что видели Шамиля, но дело обросло любопытными подробностями. Выяснилось, что никакой схватки не было, что Шамиль вышел вперед, назвал гимринцев по именам и поклялся, что его шашка не теперь, так потом настигнет каждого, кто посмеет встать на его пути. Слова Шамиля и блеск его шашки, хорошо известной своей необычайной величиной и беспощадностью, смутили преследователей, которые не посмели напасть на Шамиля и позволили пройти его небольшому отряду.
– Каков отряд? – требовал точности Пулло.
– Человек тридцать, – отвечали ему.
– Половина – больные и раненые.
– Далеко не уйдут.
– А куда ушли? – допытывался Пулло.
– В Чиркей! – убеждал Биякай.
– Богатый аул! Там у Шамиля полно друзей, особенно Джамала родственников, и мюриды его многие там теперь раны залечивают. Куда им еще идти?
Но время было упущено, и у Граббе не было ни сил, ни желания преследовать Шамиля. Объявив награду в сто червонцев за голову имама, Граббе на следующий день двинулся дальше, к Темир-Хан-Шуре.
Тем временем, узнав о случившемся, приверженцы Шамиля из Гимров тайно отправились на его поиски, надеясь помочь имаму. И некоторым это удалось.
В Шуре измотанному отряду был дан пятидневный отдых. Траскин устроил в честь победителей Ахульго торжественный обед, на который была приглашена и местная знать. Ханы не замедлили превознести воинские таланты Граббе, но между собой кляли его за близорукость, за то, что он удовлетворился обещаниями обществ вести себя смирно вместо того, чтобы настроить в горах крепостей и оградить ханские владения от вторжений мюридов. А в том, что таковые весьма возможны, пока жив Шамиль, ханы не сомневались.
Аванес, успевший несколько поправить свои дела, выставил от себя бочку вина. Когда же Граббе осведомился о Лизе, то оказалось, что она уже уехала в свое имение. Граббе это не удивило, странным было лишь то, что Лиза уехала не одна, а с ребенком, неизвестно откуда взявшимся.
Стараясь развлечь утомленного тяжелым походом и раздраженного неудачей Граббе, Траскин устроил и грандиозный бал. Граббе обещал не забыть его стараний, особенно когда будет делать представления о наградах, но предпочел увеселению чтение писем от супруги, которые ждали его в Шуре. Письма были трогательные, с приписками от детей и контурами их ладоней, приложенных на отдельных листах. Был тут даже рисунок Ахульго, на которое взбирался их батюшка с пистолетом и саблей в руках, а с горы ему грозил кинжалом Шамиль.
Даже в отсутствие Граббе бал удался на славу. Офицеры, огрубевшие за время похода, вынуждены были привести себя в порядок, а дамы чувствовали на себе особенно жаркие взоры мужчин, давно не видевших женщин. Танцам не было конца, от кавалеров не было отбоя, и дамы выбивались из сил, не смея отказать боевым офицерам. К утру они так устали, будто сами взбирались на Ахульго, о котором разгоряченные офицеры рассказывали им невообразимые ужасы. Более других хвалились своими, а чаще – чужими подвигами «фазаны»-волонтеры, которым посчастливилось уцелеть и которые теперь возвращались домой в ореоле кавказских героев.
Дождавшись подхода артиллерии, Граббе повел отряд во Внезапную, туда, откуда начинался поход. Идти он решил не через удобную Миатлинскую переправу, а через аул Чиркей, где была надежда захватить Шамиля. В том, что он может там скрываться, Биякай не уставал убеждать Пулло, у которого были свои виды на покорение Чиркея.
