В сто двенадцатой суре «Аль-Ихляс» или «Къулгьу» – «Очищение» говорилось:
Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. Скажи: Он, Аллах – Един, Аллах – Вечный, Не родил и не был рожден И не был Ему равным ни один!
Позади старших успели стать и сыновья Шамиля. Джамалуддин уже все знал и умел, а Гази-Магомед старался повторять за братом и был горд, что хотя бы в молитве он такой же, как и взрослые.
Когда молитва закончилась, Шамиль сел на тахту, поджав под себя ноги. Ахбердилав с Ташавом-хаджи последовали его примеру. Сурхай и Али-бек сели на стулья, чтобы видеть лица свои друзей.
Жены Шамиля принесли угощения. Уходя, они хотели забрать мальчиков, но Шамиль сказал:
– Пусть расскажут, как у них дела. Все же Джамалуддин оставался старшим мужчиной в доме.
– Все хорошо, отец, – сказал Джамалуддин, почтительно опустив глаза.
– Доволен ли тобой учитель?
– Я стараюсь.
– Я слышал, он делает успехи, – похвалил Сурхай.
– Идите, – велел детям Шамиль, не считая правильным, что их хвалят при отце.
– Потом поговорим.
Дети убежали.
– Отпусти его со мной в Ирганай, я сделаю из него настоящего алима, – сказал Али-бек.
– Здесь тоже есть хорошие ученые, – сказал Шамиль.
– А кади пора сменить, – сказал Ахбердилав.
– У меня есть подходящий, – кивнул Ташав.
– Аул сожгли, теперь без дела в лесу сидит.
– Дела всем хватит, – улыбнулся Шамиль.
Затем произнес: «Бисмиллягьи ррахIмани ррахIим» – и положил на кончик языка несколько крупинок соли.
– Бисмилля… – повторили гости, принимаясь за еду.
Тем временем дети Шамиля испытывали силу Султанбека. Любимым их занятием было смотреть, как он поднимает тяжеленный каток, вытесанный из горного мрамора. Им утрамбовывали после дождя земляные крыши домов. А так как двор одного дома зачастую был крышей другого, то от этого выходила двойная польза.
Султанбек легко поднял каток и поставил его стоймя. Затем вынул саблю и чиркнул ею о каток, да так, что полетели искры.
Мальчишки заворожено наблюдали. Джамалуддин провел по катку своим кинжалом – и тоже полетели искры. Гази-Магомед ухватился за брата, требуя дать кинжал и ему. Заполучив кинжал, он принялся царапать им каток и смеялся от счастья.
Когда ужин был закончен, когда унесли самовар, Шамиль сказал:
– Алхамдуллиля.
И все прочитали благодарственную молитву, прося всевышнего уделить душам ушедших в мир иной долю из того, что они съели за этим столом.
Затем явился Гази-Магомед с кувшином, чашей для мытья рук и полотенцем. Покончив с трапезой, Шамиль перешел к делам, ради которых они собрались.
В горах не только просыпалась природа, гораздо важнее было, что обновлялась, очищалась вера. Люди, освобождавшиеся от невыносимых оков своих давних владетелей, начинали понимать, что счастье неразрывно связано со свободой, что Шамиль не стяжает богатства, а трудится для их блага. Позор хоть и неявного рабства все более тяготил зависимых горцев, когда другие, по соседству, давно жили по своей воле, а если приходилось – с оружием в руках отстаивали свою независимость.
– Ханы почуяли, что под ними зашаталась земля, – говорил Али-бек Хунзахский.
– Они боятся, – добавил Сурхай Колинский.
– Уже сами рады, что царь строит на их землях крепости, надеются отсидеться за высокими стенами.
– Наш враг – не русские, – говорил Шамиль.
– С ними можно поладить, когда имеешь дело с умными генералами. Царю от этой войны никакой пользы. Вся беда от своих, от знати, которая никак не хочет расстаться со своими правами. Вот эти алчные шайтаны и ищут от нас защиты.
– Будь поблизости турки или персы, они бы и за их армиями спрятались, – согласился Ахбердилав.
– Люди от них устали, – говорил Шамиль.
– Когда ханы боролись против иноземцев, народ был с ними. Но теперь они пошли против своего народа и против нашей веры. Когда я читал проповедь в одном ауле, люди сказали, что проповедь может быть и покороче, главное, чтобы сабли были подлиннее.
– Это верно, – кивнул молчавший до того Ташав-хаджи Эндиреевский.
– Но здесь, в Дагестане, воевать трудно.
– И нам трудно, и генералам нелегко, – не соглашался Сурхай.
– Нельзя оставлять Дагестан, – поддержал его Ахбердилав.
– Лучше очистим его от недругов.
– Тут каждый аул – крепость, – говорил Сурхай.
– И до них еще добраться надо.
– В Чечне – совсем другое дело, – убеждал Ташав.
– Леса! И укрыться легко, и до царских крепостей близко. Оттуда хоть каждый день нападай.
– Леса вырубить можно, – сказал Али-бек.
– А скалы никуда не денутся.
– Скалы тоже не железные, – сомневался Ташав.
– Русские пушки вон что с Ахульго сделали, весь аул разнесли.
– Не так надо было строить, – сказал Сурхай.
– Всегда так строили, – возразил Али-бек.
– Адаты тоже были всегда, зачем же мы их искореняем? – спросил Шамиль.
– Потому что шариат лучше, – согласился Али-бек.
– Как одна большая крепость вместо сотен башенок.
– Так как же теперь надо строить? – допытывался Шамиль у Сурхая, зная его инженерные способности.
– Я кое-что придумал, – ответил Сурхай.
– Но сначала надо испробовать.
– Они обкладывают нас со всех сторон, – сказал Ахбердилав.
– Так что ты, Сурхай, думай, но только поскорей.
– Нам нужна не просто крепость, – сказал Шамиль.
– Нам нужна неприступная столица Имамата. В Чиркате и в самом деле становится тесно.
– Мы построим такую крепость, какой еще не было! – пообещал Сурхай.
– Люди должны видеть, что мы никого не боимся, – говорил Шамиль.
– Должны знать, что мы всегда готовы придти на помощь, тогда и они нас не оставят, если придется трудно. Нужно выбрать такое место, откуда можно угрожать врагу и быть для него недоступным.
– Аргвани, – предложил Ахбердилав.
– Крепкий аул.
– И расположен хорошо, – согласился Сурхай, – Но это аул. Его не переделаешь, как я задумал.
– Может, лучше уйти в Чечню? – напомнил Ташав.
– Их леса не так легко вырубить.
– Твои укрепления нам еще пригодятся, – сказал ему Шамиль.
