Молодые офицеры только переглядывались, не смея противоречить генералу. Дух воинской удали, царствовавший на Кавказе, живо напомнил им повести Марлинского. Им самим уже хотелось ощутить себя частью этого живого, поэтичного и полного опасностей бытия. Атмосфера противоборства, которой здесь все было пропитано, будоражила кровь и заставляла чаще биться взволнованные сердца. Они лишь беспокоились о том, смогут ли стать вровень с этим новым миром, не признающим слабости и лелеющим человеческое достоинство.
– Разоружу разбойников, – пообещал Граббе.
– Вот только с Шамилем разделаюсь.
Кавалькада миновала Чир-юрт и начала подниматься на невысокий перевал, за которым лежала Темир-Хан-Шура. Туда, на встречу с новым начальником, должны были явиться и горские ханы, которые желали покончить с Шамилем не меньше, чем Граббе.
Ухабистый серпантин дороги утомил генерала, и он задремал, продолжая думать о будущих своих подвигах и следующей за ними славе покорителя Шамиля. Граббе представилось, как он с супругой и детьми входит в императорский театр и садится в собственную ложу. Как занимает соседнюю ложу семейство самого императора Николая I. Как оркестр играет торжественную увертюру, прежде чем занавес откроется и явит изумленной публике сюрприз, приготовленный генералом Граббе.
Шамиль в колодках и на цепи – это будет поважнее взятия Парижа!
Наконец, увертюра заканчивается, и вступает труба, знаменуя великое историческое событие. Вот открывается занавес…И зал приходит в ужас перед устрашающего вида горой, которая, разламывая узкую для нее рампу, надвигается на зрителей.
Граббе очнулся, и видение исчезло. Но труба продолжала звучать. Генерал не мог сообразить, что это за мелодия. Ему казалось, что он уже где-то ее слышал. Откинув занавеску, Граббе выглянул в окно.
Они подъезжали к крепости. Почти рядом с дорогой, на пригорке, сидел музыкант, самозабвенно выводя печальную мелодию на сияющей от яркого солнца трубе. Он был в форме унтер-офицера Апшеронского полка и так увлекся, что не замечал ничего вокруг.
Граббе велел остановиться. Только теперь музыкант увидел кавалькаду, перестал играть и вытянулся по струнке. Точно так же вытянулись и его сослуживцы, державшие в руках военные горны.
Желая окончательно избавиться от преследующего его видения, а заодно размять ноги, Граббе вышел из кареты и направился к музыкантам. К тому же он любил музыку, особенно военную. Увидев генерала, солдаты отдали честь и дружно прокричали:
– Здравия желаем, ваше превосходительство!
Граббе понравилось, как его приветствуют, лишь несколько смущал польский акцент трубача.
– Подходи, – велел ему Граббе.
Трубач, держа руку у козырька и выпятив грудь, отчеканил три шага.
– Апшеронского пехотного полка старший музыкант по вашему приказанию…
– Как звать? – перебил его Граббе.
– Стефан Развадовский, ваше превосходительство.
– Поляк? – спросил Граббе, хотя сомнений и без того уже не оставалось.
– Так точно, ваше превосходительство!
– Почему играешь не по уставу?
– Легкие разминал, ваше превосходительство! Доктора велели.
– И как же именуется их рецепт? – усмехнулся Граббе.
– Полонез. Композитора Огинского.
– А, бунтовщика! – вспомнил Граббе.
– Графа, ваше превосходительство, – уточнил унтер.
Граббе, не сносивший непочтительного отношения, тем более от каких-то унтеров, грозно уставился на поляка и приказал.
– Играй генерал-марш.
Поляк взял наизготовку трубу и заиграл так, что Граббе сменил гнев на милость, а затем повелел:
– И остальных выучи.
– Слушаюсь, ваше превосходительство! – отдал честь унтер.
– Налево кругом, в свое место, – скомандовал генерал и вернулся к своей карете.
Перепуганные солдаты едва дождались, пока генерал уедет. Переведя дух, они накинулись на Стефана:
– Ты что же, унтер, под монастырь нас подвести хочешь?
– Дальше Кавказа не пошлют, ясные пане, – успокоил их Стефан.
– Сослать – не сошлют, а сквозь строй провести могут, хоть ты и пан, – сердились солдаты.
– Выпороли бы самого розгами, хоть разок, знал бы как с генералами разговаривать!
Унтер хоть и был младшим офицером, но солдаты с ним не церемонились, не признавая поляка настоящим начальником. От настоящих можно было получить зуботычину, а этот требовал только правильной игры, и остальное его не интересовало.
Стефан преспокойно открыл тетрадочку с нотами и положил ее перед трубачами:
– По нумерам играй.
Горнисты уставились в ноты и начали прилежно выдувать простые, но такие важные на войне сигналы.
Стефан снял фуражку, под которой обнаружилась рыжая шевелюра, отер выступивший от напряжения пот и бросил вслед Граббе:
– Пся крев, что означало по-польски «собачья кровь».
Полковые музыканты расположились здесь, потому что в Шуре их гоняли из казармы в казарму. Когда офицеры играли в карты, музыка им мешала. Другое дело – балы и представления, где Стефан с оркестром, который он умудрился создать из солдат, был непременным участником. Он потому и выбился из солдат в унтеры, что дамам нравилась его музыка, и они уговорили мужей поспособствовать повышению Стефана.
На Кавказ он был сослан шесть лет назад. Он не был участником Польского восстания, как большинство его здешних земляков. Не увлекался он и патриотическими мечтаниями или сочинением предосудительных песен. Он просто учился в консерватории, мечтая стать великим музыкантом. Но однажды, когда он навещал родителей в их имении, к ним нагрянули повстанцы. Отец дал им еды и денег, но принимать в доме отказался, опасаясь стоявших неподалеку полков Паскевича. Повстанцы укрылись в соседней роще, а ночью появились драгуны, которым кто-то донес, где прячутся бунтари. Увидев, как кавалерия окружает рощу, Стефан открыл окно отцовского дома и сыграл воинские сигналы, предупреждая повстанцев об опасности. Партизаны успели уйти, а Стефана схватили как сообщника бунтовщиков.
На Кавказе он участвовал в нескольких походах, но предпочитал играть, а не стрелять. Музыканты были в цене, и Стефана оставили при его нотах. Труба его всегда сияла, как отточенная шашка, но музыка облегчала душу. Да и другим в тяжелых походах хотелось забыться в музыке жизни, когда становилась невыносимой музыка смерти, исполняемая пулями и снарядами.
Он видел, как похожи судьбы Кавказа и Польши, знал, что поляки перебегают к горцам, желая бороться «За нашу и вашу свободу», и не раз подумывал последовать их примеру. Но мысли о семье его останавливали. Отец Стефана скончался от сердечного удара, когда арестовали сына и конфисковали имение. Для несчастной матери и двух его сестер Стефан был последней надеждой.
