А в Южный Дагестан, к Ага-беку, полетел почтовый голубь, к лапке которого было привязано письмо имама.
– Лети, – сказал Шамиль, выпуская птицу.
– И не забудь вернуться.
К вечеру Шамиль со своими мюридами двинулся в горы.
Глава 25
Когда имам прибыл на место, то застал обескураженных горцев, потерпевших неудачу. Они возвращались в свое село, везя убитых и раненых.
Вдалеке, на холме, белели палатки пришельцев, горели костры и блестели металлом пушки.
Мулла, который перед стычкой воспламенял горцев проповедями, предстал перед Шамилем с опущенной головой.
– Где теперь твои призывы? – спросил его Шамиль.
– Разве я не запрещал вам выступать без моего приказа?
– Клянусь, у меня и в мыслях не было нарушать твою волю, – отвечал мулла.
– Люди сами бросились на гяуров, а я не мог их оставить.
– Если каждый начнет мерить опасность своей меркой, беда обрушится на всех, – сказал Шамиль.
– Вы решили напасть на них, а теперь они придут на вас.
– Мы будем защищать аул! – выкрикнул мулла.
– А сначала выгоним отступников!
– Отступников? – переспросил Шамиль.
– Кое-кто, увидев большое войско, послал их начальнику приглашение занять аул.
– Лучше бы вы наказали предателей.
чем бросаться на пушки их друзей.
– Но ты же не разрешаешь казнить без суда, – оправдывался мулла.
– А пушки смотрели на нас целый день. Вот люди и не выдержали.
– Если вы не смогли справиться со своими предателями, я сам с ними поговорю, – пообещал Шамиль.
Жители аула спешно готовились к обороне. А отступники заперлись в доме бека, выжидая прихода Фезе.
Имам занял позицию на гребне горы, над селом, и выставил на видном месте свой флаг.
Генерал-майор Карл Фезе, командовавший отрядом, смотрел на противника в подзорную трубу.
– Взгляните-ка, – сказа Фезе, передавая трубу адъютанту.
– Вон там, не белом коне.
Адъютант навел трубу и воскликнул:
– Шамиль!
– Вы уверены?
– Да, ваше превосходительство. Все сходится. И шашка на правом боку! Так только Шамиль носит!
– Имам! – обрадовался Фезе, приникая к трубе.
– Сам пожаловал!
Это сулило удачу. Фезе затем и пришел в горы, чтобы спасти свою репутацию. После того, как он безуспешно осаждал Шамиля в Ашильте, не смог взять имама, а затем был вынужден подписать с ним мир, начальство к Фезе охладело. Этот швейцарский наемник лез из кожи вон, чтобы выслужиться, но его употребляли на второстепенные надобности. Он рыскал с отрядом по Южному Дагестану в тщетных попытках привести его в покорность и покарать повстанцев.
Когда в Шуру прибыл Граббе, Фезе поспешил к нему. Старые счеты с Шамилем не давали ему покоя, а Граббе жгучее желание Фезе поквитаться с имамом пришлось как нельзя кстати. Тем более что ханы слали панические письма, требуя остановить Шамиля, пока он не овладел форпостом царского владычества в горах – самой Хунзахской крепостью.
Фезе убеждал, что теперь-то Шамиля не упустит, что дороги знает, а в недра гор проникнет незаметно, под видом доставки транспортов с провиантом в Хунзах, и что следует поторопиться, пока Шамиль не превратил Ахульго в неприступную крепость.
Граббе и сам был готов ринуться в горы, но Головин считал такую экспедицию преждевременной, поскольку, как он писал: «Общества Нагорного Дагестана спокойны, и они не предпринимают противу нас никаких враждебных действий». И пока Шамиль его не беспокоил, Головин главное свое внимание обратил на Черноморскую линию.
Но Граббе не терпелось доказать, кто на Кавказе главный стратег. Тем более что представился случай сделать это руками обезумевшего от служебного рвения Фезе.
– Авось, и выйдет что-нибудь? – размышлял Граббе, которому неожиданные наскоки прежде не раз приносили успех.
– А если Фезе сломает себе шею, так пусть пеняет на себя.
На просьбы Фезе дать ему отряд побольше, чем он имел сам, Граббе отговаривался недостатком в войсках и предлагал присоединить к отряду гарнизон Хунзахской крепости. Но в надежде на ретивость Фезе Граббе дал ему несколько горных пушек.
Узнав о предстоящем выступлении, юный артиллерист Ефимка начал приставать к уходившему в дело Михею, чтобы взяли и его. Но бывалый фельдфебель знал, что на благоразумие Фезе полагаться не приходится, и оставил Ефимку до следующего раза, сказав, что в горах теперь будет холодно, а пушки берут лишь для видимости.
Многие офицеры-апшеронцы тоже просились в поход, но им было отказано. Зато надоевшие Граббе «фазаны», мечтавшие поскорее отличиться, такую возможность получили. Перекрестившись, они вписывали свои имена в список желающих участвовать в экспедиции, а затем отправлялись на базар покупать лошадей.
Командовать волонтерами Попов поручил бывшему декабристу Михаилу Нерскому. Полковник недолюбливал его не столько за прошлые бунтарские помыслы, сколько за острый язык, который стал еще острее, когда его произвели в прапорщики. Но утвержденные бумаги все не приходили, Нерский слышал вечное «ничего об вас еще нет» и ходил в офицерском мундире, хотя и без эполетов.
Строптивость и упрямое нежелание выполнять команды вроде «Шапки долой!» раздражали начальство, однако в бою Нерский был храбр, пулям не кланялся и офицерство выслужил кровью.
В молодости он учился на инженера, но слишком сильно увлекся идеями свержения самодержавия и установления республики, которая виделась ему идеалом равноправия и справедливости. Эти опасные идеи и привели князя сначала на каторгу, а затем и на Кавказ. За десять лет в солдатах Михаил много чего насмотрелся и много чему у солдат научился, но неистребимые аристократические манеры по-прежнему выдавали его благородное происхождение. Тем не менее солдаты его любили. Он был горд, но не спесив и никогда не отказывал, если солдаты просили его написать письмо их родным.
Постоянные унижения, исключения из списков отличившихся и неусыпный жандармский надзор за солдатом «из государственных преступников» посеребрили голову Нерского, но не сломили духа. Больше всего на свете Михаил хотел вернуться домой, к свой жене, которую не видел столько лет. Но он не мог удовлетвориться званием прапорщика и желал выйти в отставку хотя бы поручиком, если не капитаном, звание которого давало право на восстановление в дворянских правах. И, когда стало известно о готовящемся походе, Нерский вызвался в числе первых.
Попов с радостью откомандировал его в отряд Фезе. Присутствие Нерского в Шуре грозило Попову большими неприятностями. Сохранивший дворянскую привычку иметь обо всем свое мнение, Нерский в офицерской компании успел высказаться и насчет Граббе. Узнав, что тот назначен вместо Вельяминова командовать войсками на Кавказской линии, Нерский поднял тост за декабристов, из которых выходят такие славные генералы. Попов и сам знал о прошлом Граббе, как знал и о том, что теперь он декабристов недолюбливал. А потому назначил в отряд Фезе и всех остальных разжалованных за ту декабрьскую смуту.
