– Точно так, – сказал Васильчиков, пытаясь остановить Траскина.
– Его превосходительство принимает процедуры и велел его не беспокоить.
– Молчать! – рявкнул Траскин, обдав Васильчикова сигарным духом, и распахнул дверь в предбанник.
Граббе блаженствовал под искусными руками костоправа. Он привык делать это на Водах и не хотел изменять своим правилам.
Генерал уже освоился в Шуре, успел нагнать на гарнизон страху, самые нерадивые офицеры отведали у него гауптвахты, а вконец распустившиеся солдаты были высечены в назидание остальным. И теперь, в ожидании известий от Фезе, Граббе позволил себе отдохнуть от трудов праведных.
Он лежал на разогретой каменной плите, умащенный особыми маслами, способными, по уверению костоправа, укрепить силы и благотворно воздействовать на нервную систему. Граббе окружало благоухание, а деликатные приемы костоправа навевали дремоту.
В легком тумане, наполнявшем кабинет, плавали призрачные фигуры. Это были отражения всадников и прохожих, сновавших за окнами. И вдруг из призрачных видений материализовалась гора. Эта гора была не такой страшной, как те, что снились ему раньше, но и в ней было что-то зловещее.
– Счастлив вас приветствовать, ваше превосходительство, – сказал гора, превратившись в расплывшуюся в сладкой улыбке физиономию Траскина.
– Полковник? Вы? – опешил Граббе.
– Я, милейший Павел Христофорович!
Завернутый в простыни необъятный Траскин присел на край плиты.
– Какими судьбами?
– По долгу службы-с, – докладывал Траскин.
– Спешу уведомить ваше превосходительство, как дражайшего начальника, о вверенных мне вашей милостью делах.
Граббе почувствовал себя неуютно и отослал костоправа. Тот накрыл его теплым полотенцем и удалился.
– Следовало бы подать рапорт, господин полковник, как надлежит, по форме, – сказал Граббе.
– Всенепременно, – кивнул Траскин.
– Однако же в рапорте всего не напишешь.
– Отчего же? – осведомился Граббе.
– На Линии такое творится, что, боюсь, и бумага не стерпит, – сообщил Траскин.
– А сверх того, имеются сведения особого рода.
Граббе был заинтригован.
– Так говорите же, полковник!
– Ну, насчет безобразий в нашей епархии можете не беспокоиться, я уже все уладил, – успокаивал Траскин генерала.
– А что касаемо Шамиля…
– Шамиля? – приподнялся Граббе.
– Вы позволите? – скорее для формы спросил Траскин, ложась на соседнюю плиту.
– Все бока отбил по этим ужасным дорогам.
– Так что насчет Шамиля? – с надеждой спросил Граббе.
– Взят!?
– С вашего позволения, – сказал Траскин, выдержав томительную для Граббе паузу.
– Полагаю, что Фезе Шамиля опять не возьмет.
– Отчего вы так полагаете?
– На Шамиля капкан нужен, а Фезе с силками по горам носится.
– Капкан? – переспросил Граббе, которого самоуверенный Траскин раздражал все больше.
– Я в том смысле, как их сиятельство военный министр советовали, – разъяснял Траскин.
– Поспешность тут ни к чему и даже некоторым образом вредна.
– Чем скорей, тем лучше, – возразил Граббе.
– Вам, разумеется, видней, ваше превосходительство. Я лишь со свой стороны усматриваю, что для успешного окончания дела нужно обстоятельно подготовиться. Даже и в воинском отношении, чтобы на каждый выстрел отвечать сотней. Опять же в рассуждении обмундирования и провианта. А спирту сколько надобно! В горах, небось, холодно. А денег на разные нужды! И ведь ассигнациями не берут, шельмы. Им звонкую монету подавай.
– Войск, действительно, маловато, – согласился Граббе.
– И в вооружениях сильная нехватка.
– Сами видите, Павел Христофорович! – обрадовался Траскин.
– Отчего бы и не попросить пополнения, во всех смыслах? Ведь даже их сиятельство граф Чернышев велел не скромничать. Зато уж, когда всего будет в достатке, взять смутьяна наверняка.
– Надеюсь, что всего этого не потребуется, – упрямился Граббе.
– Фезе свое дело знает.
– Совершенно с вами согласен, – сказал Траскин.
– Я как раз видел в штабе его вестового. Вашего превосходительства дожидается.
– Что же вы сразу не сказали? – вспылил Граббе.
– Не хотел огорчать понапрасну, – пожал плечами Траскин.
– Вид у вестового не сказать, чтобы праздничный.
– Вынужден вас покинуть.
Граббе решительно поднялся, накинул халат и пошел одеваться. Траскин привстал, чтобы соблюсти субординацию, а затем вновь распластался на теплой плите. Выждав несколько минут, он позвал:
– Человек!
В ту же секунду явился костоправ.
– Чего изволите, ваше благородие?
– Потрудись-ка, братец.
Костоправ в ужасе смотрел на лежавшую перед ним гору, но отступать было некуда. Он перекрестился и принялся за Траскина. Не обращая внимания на мучения костоправа, полковник погрузился в приятные размышления: «Надо бы Чернышеву, благодетелю, гостинец послать. Оружия всякого, в убранстве, да ковров… Жаль, тут слонов не держат. Вот был бы сюрприз в Петербурге! И отчего не держат? Края теплые, и скотина занятная. Пусть бы радовался, мерзавец… – Траскин не удержался от тяжелых воспоминаний: – Супругу мою обрюхатил, царство ей небесное. Хотя она мне еще и не супруга была. Однако же все равно – подлец».
Глава 28
Граббе был очень расстроен, получив от Фезе рапорт о результатах экспедиции. Они были плачевны, хотя Фезе и представил их подвигами. Среди прочего сообщалось, что горцы потеряли в этом деле до трехсот человек убитыми и ранеными, в том числе двух почетнейших старшин и четырнадцать главных мюридов Шамиля. Что сам Шамиль бежал, оставив на поле сражения значительное количество оружия. И что если бы не снег, выпавший неожиданно, и не срочный отзыв в Южный Дагестан, с Шамилем бы было покончено. Потери самого Фезе выглядели мизерными по сравнению с неприятельскими: убито пять нижних чинов, ранен один обер-офицер, нижних чинов – девятнадцать, лошадей убито три.
Окрестные деревни, уверял Фезе, покорены без боя и переданы в законное владение хунзахского хана. Деревни отдаленные, удостоверясь в благонамеренности войск и дружеском их обхождении с мирными племенами, изгнали от себя мюридов и желают вступить в подданство Его Императорского Величества.
Волонтеров, прикомандированных к отряду, Фезе оставил в Хунзахе, дабы они имели новые возможности явить свою отвагу в делах с неприятелем.
