Интересы корыстного Траскина Граббе презирал, но к совету Чернышева прислушался. Без тьмы войск одолеть Шамиля он уже не надеялся. А потому в предварительном проекте запросил столько сил и средств, что изумленный Головин не сразу нашелся, что и ответить.
Траскин тем временем наслаждался жизнью. Царившая в Шуре атмосфера пришлась ему по вкусу. Жизнь в крепости была шумная, несмотря на все усилия Граббе навести в гарнизоне железный порядок. На кутежах и обедах, беспрерывно сменявших друг друга, Траскин сделался непременным тамадой.
Горская знать привозила зажаренных баранов и даже телят, чтобы только полюбоваться, как Траскин их поглощает. Заключались пари на его аппетит, и в накладе всегда оставались те, кто сомневался в фантастических возможностях его желудка.
Спасение от тревог войны офицеры находили в картежном азарте и танцевальных вечерах. В дамах недостатка не было, и нравы здесь сложились далеко не пуританские. Но даже в эту вольницу Траскин сумел добавить веселые ноты. Он затеял маскарад. Для Шуры это было ново, но в столицах маскарады были в большой моде. Даже сам император с удовольствием принимал в них участие, скрываясь под маской, которую все, разумеется, узнавали.
У Траскина маскарад вызывал особенные, весьма деликатные воспоминания. Для него один из таких балов, на которые публика являлась в характерных костюмах и масках, стал подарком судьбы. Вернее, сначала Траскин получил сокрушительную оплеуху от графа Алексея Орлова, известного своей тяжелой рукой и могучим телосложением. Наряженный китайским мандарином Траскин имел неосторожность подшутить над графом, который и без того был чем-то сильно огорчен. Это случилось после репетиции во дворце. А уже на самом маскараде во время кадрили Траскин упал на свою огромную спину, от чего затрясся паркет и зазвенели канделябры, а император разразился неистовым хохотом. Два этих прискорбных недоразумения сделали Траскина знаменитым. Орлов, узнав, что проучил полковника Генерального штаба, взял над ним покровительство, а государь обратил на него особое внимание и возвел в звание флигель-адъютанта. Чернышев приметил Траскина еще раньше, когда тот проявил необычайное рвение, оказывая правительству услуги во время восстания декабристов на Сенатской площади.
Граббе затея с маскарадом понравилась.
– А этот Траскин чрезвычайно проворный малый – думал Граббе.
– Пусть себе усердствует, а то заплыл жиром, как свинья.
Граббе был большой охотник до подобных развлечений, когда люди скрывали лица за масками, зато открывали всю свою подноготную. Светские условности уступали место обычно тщательно скрываемым чувствам, запретные желания вырывались на волю, чины пасовали перед очарованием тайны. Но Граббе не желал отдавать пальму первенства Траскину. Балы, даже костюмированные, не могли обойтись без музыки, и Граббе призвал к себе Развадовского. Когда этот дока по музыкальной части явился, Граббе спросил:
– Маскарад знаешь?
– Так точно, ваше превосходительство, – отрапортовал музыкант.
– Докладывай.
– Там много любопытного, ваше превосходительство. И даже поучительного, – припоминал Развадовский.
– К примеру…
И Развадовский начал цитировать: О, малый он неоцененный: Семь лет он в Грузии служил, Иль послан был с каким-то генералом, Из-за угла кого-то там хватил, Пять лет сидел он под началом.
И крест на шею получил…
– Что-с?! – вскочил взбешенный Граббе.
– Да как ты смеешь?!
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – побледнел Развадовский.
– Но ведь вы изволили про «Маскарад» спрашивать?
– Дас, милостивый государь. А причем же тут крест на шею? – Граббе тыкал в свой крест.
– Я его кровью заслужил, не щадя живота своего!
Но Развадовский тоже не совсем понимал генерала.
– Так я говорил… То есть… Это и есть из «Маскарада»… Из драмы Лермонтова.
– Осел! – взревел Граббе.
– Только этого пиита мне тут не хватало! Мало, что его на Кавказ сослали, его бы в каторгу, негодяя! Я тебе про настоящий маскарад толкую! Про бал! В масках!
– Ах, вот оно что, – закивал Развадовский.
– Прошу покорнейше простить, ваше превосходительство… Этот маскарад я тоже знаю. Не единожды участвовал в Польше.
– К вечеру представь программу, – велел Граббе, едва сдерживая гнев.
– А теперь прочь с глаз!
– Рад стараться! – козырнул Развадовский и исчез.
Граббе в ярости вышагивал по кабинету:
– Лермонтов! Мальчишка! Возвел Пушкина в гении, когда того убили на дуэли, и обвинил в его гибели все общество. За что и поплатился. Думал «Бородином» оправдаться, да не вышло. И битву описал кое-как, и главных людей упомянуть не соизволил. Лермонтовым при Бородино и не пахло, а Граббе там воевал, при самом Барклаеде-Толли состоял адъютантом!
Глава 29
Ахульго грелось в лучах осеннего солнца, которое дарило свое последнее перед зимой тепло. На вершинах хребтов, окружавших Ахульго, уже лежал снег.
Джавгарат качала люльку, в которой лежал ее маленький Саид, и напевала колыбельную. Она пела сыну о том, как он вырастет и станет отважным джигитом, как его полюбит самая красивая девушка, как он победит всех врагов и прославится на весь Дагестан.
Младенец улыбался, будто понимал, о чем поет его мать. А может, от того, как весело кружилось веретено в руках Патимат, которая сидела рядом и пряла шерсть.
В накинутых поверх платков теплых шалях они сидели на шубе, разостланной на большом плоском камне.
– Когда же он вернется? – вздыхала Джавгарат, глядя на уходящую вдаль дорогу.
– Это нам он муж, а для остальных – имам, – отвечала Патимат, сноровисто скручивая нитки.
– То одни зовут, то другие.
– А для нас он разве не имам? – говорила Джавгарат.
– Давай и мы его позовем.
– Вот погоди, – улыбнулась Патимат.
– Будут у тебя еще дети, скучать станет некогда.
– Я не об этом думала, – смутилась Джавгарат.
– Саид его ждет.
– Да он еще ничего не понимает, – сказала Патимат.
– Вот мои дети – да, им давно пора отведать отцовской плетки. Совсем от рук отбились.
– Понимает, – погладила ребенка Джавгарат.
– Говорить не может, а вдруг так посмотрит, будто спрашивает, где его отец.
– Приедет, – тяжело вздохнула Патимат.
– Сама знаешь, какой у нас народ. Одним достаточно сказать слово или письмо написать, а до других, пока кинжал не покажешь, ничего не доходит.
