– Вот недавно, – рассказывал Аванес, выпучив для убедительности глаза, – целый подполковник приехал из Казанищ, это тут рядом, там у меня лавка. Значит, приехал в бане попариться и визиты сделать. Обедал у командующего, потом в свой батальон возвращался.
– Один? – спрашивала Лиза.
– С ним унтер был и шестеро солдат, – повествовал Аванес, отхлебывая чай из блюдца.
– Вот, едут вместе, а подполковник вперед выехал, конь у него был хороший.
– Ну, выехал, – торопила Лиза, привыкшая, что Аванес любил рассказывать долго, будто товар выбирал.
– Трех минут не прошло! – размахивал руками Аванес.
– Выстрел! Солдаты с унтером подбегают, а подполковник убитый лежит.
– Господи Боже мой, – перекрестилась Лиза.
– Лошади нет, и шашка пропала, – говорил Аванес.
– Дорогая была шашка, из трофейных, в серебре, он ее у меня покупал.
– И что же, нашли разбойников?
– Куда там! – махнул рукой Аванес.
– Разве найдешь? Тут и свои могут под видом абреков. А ты говоришь – Хунзах!
– Что же мне здесь до весны сидеть? – горевала Лиза.
– Жди теперь, пока дороги откроются, – со знанием дела говорил Аванес.
– Я же жду. А весной дела пойдут. Первым делом войска в Хунзах двинутся или из Хунзаха.
– А далеко ли туда?
– Зимой – далеко, а летом, когда дороги, не так чтобы далеко.
– И ты пойдешь?
– Как не идти! – напомнила о себе Каринэ – жена маркитанта.
– У нас, знаете, сколько должников? Отправятся в поход – и поминай, как звали. А если убьют – так и вовсе беда.
– Поход для маркитанта – первое дело, – принялся просвещать Лизу Аванес.
– Господа офицеры любят налегке ездить. А как привал – давай сюда Аванеса. А у Аванеса и выпить, и закусить. Вина да водка лучше колбасы идут. А иным шампанское подавай, и непременно, чтобы французское, особенно Клико в почете. Этого у нас хватает, в Кизляре делают.
– А не страшно? – спрашивала Лиза.
– Привык, – улыбался Аванес, подливая себе чаю.
– И стреляли в меня, и грабили. А я вот он, царь-герой. Обещали к медали представить.
После таких историй Лиза долго не могла заснуть. Но ей было страшно не за себя. Она жалела своего мужа. Если такие ужасы творились на проезжих дорогах, под носом у целых полков, то каково же было ее Михаилу в Хунзахе, посреди этих страшных горцев? А если еще воевать приходится?
Лиза целовала мужние эполеты и слезно молила Бога уберечь Михаила от пуль и кинжалов. Она все еще надеялась, что Граббе вызволит Михаила из Хунзаха и вернет его в объятия преданной супруги.
Когда Лиза получила приглашение на ужин у генерала, то долго прихорашивалась перед зеркалом. Затем нарядилась в лучшее свое платье и отправилась в офицерское собрание с твердым намерением добиться от генерала положительного решения ее дела.
– Пусть хоть полк посылают в этот Хунзах, – говорила она себе.
– Все равно они тут от безделья маются, так пусть хоть несчастную женщину осчастливят.
На званый ужин собралось высшее полковое общество. Но Граббе все не появлялся.
Устав ждать генерала, Траскин подал пример чревоугодия, и компания принялась за яства и напитки. Застолье обернулось пиром, за которым о Граббе помнила только Лиза, намеревавшаяся добиться от генерала конвоя, с которым она бы могла отправиться к мужу в Хунзах.
Оркестр уже устал играть, публика утомилась от танцев, но Граббе не появлялся. В отчаянии Лиза пила вино, которым настойчиво угощал ее Траскин. Он надеялся добиться ее благосклонности, но Лиза была неприступна. Траскин все подливал ей вина, пока выпитое не ударило Лизе в голову. Она вдруг упала в объятия Траскина и расплакалась у него на плече. Траскин понадеялся было, что дело сделано, но, к его разочарованию, Лиза принялась изливать ему душу, рассказывая, как сильно любит своего замечательного мужа-прапорщика и как по нему тоскует.
Растерянный Траскин выслушал печальную исповедь и деликатно отстранил от себя Лизу, не забыв выразить ей свое сочувствие. Но для себя решил, что разжалованный декабрист, даже если он теперь прапорщик, останется в Хунзахе, чтобы иметь случай еще более загладить свою вину или дождаться горской пули. В конце концов в Шуре были дамы, не имевшие столь вздорных романтических претензий и почитавшие за счастье услаждать начальника штаба.
Около полуночи Васильчиков решил узнать, намерен ли генерал спуститься на прощальный ужин. Но, застав Граббе спящим, не стал его беспокоить, потому что сон его, судя по всему, и без того был тревожен.
Ранним утром Граббе отбыл из Темир-Хан-Шуры. С ним уехал Васильчиков, а Милютин был пока оставлен в Шуре на предмет исполнения важного поручения.
Глава 38
Пехлеваны-канатоходцы всюду были желанными гостями. На базаре в Шуре посмотреть на них тоже собралось много народу.
После очередного представления, когда Айдемир, как звали потомственного трюкача, собирал со зрителей деньги, особенно щедрым оказался Жахпар-ага, капитан горской милиции, служивший при штабе полка в Шуре. Он дал канатоходцу полтину и шепнул, чтобы тот зашел к нему вечером.
Явившись куда следовало, Айдемир застал у Жахпар-аги еще и жандармского ротмистра. Когда канатоходец услышал, чего от него хотят, то согласился на рискованную затею не сразу. Но грозный вид Жахпар-аги и хорошие деньги, которые сулил ротмистр, сделали канатоходца еще более гибким, чем того требовала его профессия. Тем более что отказ повлек бы за собой запрещение выступать в крепостях, где сборы бывали самыми большими.
Жахпар-ага и жандарм привели его в штаб, где представили Попову и Милютину, которые должны были решить, годится ли Айдемир в лазутчики.
Попов уже видел его представление и полагал, что этот худощавый и ловкий, как кошка, горец вполне годится для тайной роли. Его интересовало лишь, согласится ли он взять в попутчики господина Синицына.
Когда позвали Аркадия, Айдемир оценивающе оглядел его со всех сторон и заявил:
– Пехлевана из него не получится.
– Отчего же? – полюбопытствовал Попов.
– Кость не та. Пружины нет, – объяснял Айдемир.
– Сами видите – стоит, как осел.
– Как он смеет?! – вскипел Синицын.
– Не обращайте внимания, – успокаивал его Милютин.
– Осел разве может по канату ходить? – продолжал Айдемир.
– Дикие люди, – шепнул Аркадию Попов.
– Танцевать умеешь? – спросил Айдемир кандидата в канатоходцы.
