– А людей у Шамиля много? – спрашивал Айдемир.
– А тебе зачем? – деланно настораживался Юнус.
– Для пехлеванов чем больше людей, тем лучше, – объяснял Айдемир.
– А… – кивал Юнус.
– Тоже верно… Да откуда у него люди? Заперся, говорят, в Ахульго и от своих же отбивается, которые его выгнать хотят.
– Значит, не стоит туда идти? – разочарованно спрашивал Айдемир.
– Почему? – удивлялся Юнус.
– Там и других аулов много. Аргвани, например, большой аул, богатый. Неделю будете деньги собирать.
– Проводите?
– Еще как проводим, – обещал Юнус.
– В Аргвани тоже пехлеванов любят.
Наутро они покинули гостеприимный Буртунай и двинулись дальше. Теперь им предстояло преодолеть высокий хребет Салатау.
Аркадий растерянно смотрел на покрытые снегом громады, и ему не верилось, что через них можно перебраться. Ему казалось, что это по силам только орлам, которые безмятежно парили в солнечной синеве.
– Вон там, – показывал Юнус на самую высокую вершину хребта, – хорошая дорога идет, а за перевалом и Аргвани, и Ахульго.
– Где же эта дорога? – не понимал Айдемир, тревожно оглядываясь на Аркадия.
– Отсюда ее что-то не видно, – соглашался Юнус.
– Я и не знал, что столько снега насыпало. Но ничего, я послал людей, чтобы посмотрели, можно ли пройти.
И они продолжали двигаться вперед, пока не встретили возвращавшихся посланцев Юнуса.
– Плохие новости, – сообщили они.
– Обвалы. Четырех мюридов снегом засыпало.
– Мюридов? – переспросил Айдемир.
– Лазутчики, наверное, – сказал Юнус.
– А может, абреки, которые проезжих грабят.
– Значит, там не пройти?
– Если очень надо, то можно и рискнуть, – предложил Юнус.
– А ты с нами пойдешь? – спросил Айдемир.
– Я же не пехлеван, – усмехнулся Юнус.
– Это вам ничего не страшно. А я по земле хожу.
– Что же нам делать? – сомневался Айдемир, оглядываясь на Аркадия
– Если на тот свет не торопитесь, можете у нас пожить, пока снег растает, – предложил Юнус.
Аркадий щурился на солнце и безмятежно улыбался. Но про себя решил, что путь к Шамилю уже известен, а замерзнуть на перевале было бы просто глупо. Да и штурмовать Ахульго в одиночку он уже передумал.
Вечером, уже в Буртунае, Айдемир с Аркадием уединились в кунацкой, где при свете масляной лампы решали, как быть дальше. Немного поспорив, они сошлись на том, что не стоит дальше искушать судьбу, которая и без того была к ним чересчур благосклонна.
Утром, позавтракав лепешками с кислым молоком, они двинулись в обратный путь, уже не давая представлений. Хотя у них и были проводники, Аркадий убеждался, что верно запомнил дорогу. Теперь они могли бы вернуться и без провожатых, если бы не опасности, всегда подстерегавшие путников на беспокойном Кавказе.
К изумлению начальства, лазутчики явились в Темир-Хан-Шуру целыми и невредимыми. Траскин отказывался верить, что они побывали в недрах дагестанских гор, пока Синицын не представил подробнейшее описание пути к ставке Шамиля.
Милютин признал отчет весьма убедительным и поспешил известить об этом Граббе. Он писал своему начальнику, что хотя обозрение и не увенчалось полным успехом, однако вряд ли кто-нибудь сумел бы сделать больше при таком невыгодном расположении умов в Дагестане.
Граббе отозвался из Ставрополя благодарственным письмом, исполненным ликования, и предписал Траскину достойно наградить лазутчиков за геройское усердие. Однако шпионский гонорар давно уже был поделен и истрачен. Траскин косился на Попова, будто это он вывел Синицына из опасных пределов. И Попову ничего не оставалось, как упечь Синицына в полковой госпиталь и приставить к нему психиатра, хотя Аркадий уверял, что в лечении не нуждается.
Но доктор имел на сей счет и тайный приказ Траскина, и собственное мнение.
Диагноз, который он поставил Синицы-ну, гласил: «Mania grandiosa» – «Мания величия». Да и как еще можно было определить пациента, который утверждал, что ходил в горы, чтобы вызвать на дуэль самого Шамиля.
Глава 43
Военный министр граф Чернышев знал, что говорил, когда советовал Граббе просить всего и побольше. Деньги в государстве были.
Перестав воевать в Европе, император Николай I решил поправить дела внутри страны. Граф Канкрин, заведовавший Финансовым управлением, убедил его отменить государственную винную монополию и положиться на откупщиков. Те принялись подкупать нужных чиновников, но и казна в накладе не осталась. В нее потекли прибыли. В стране начали строиться железные дороги и порты, а следом росла торговля. К тому же Николай рискнул лично начать очередную финансовую реформу, чтобы заменить ассигнации, курс которых был неустойчив, кредитными билетами, обеспеченными драгоценными металлами. И Чернышев был уверен, что увлеченный реформами император не пожалеет денег, чтобы закончить, наконец, столь долгую и обременительную «малую» войну на Кавказе. Тем более что платить за все можно было терявшими ценность ассигнациями.
Когда Чернышев познакомился с планом Граббе, он ему понравился. Особенно тем, что он блистал пышным красноречием, вроде «Разбив наголову неприятеля, занять его неприступную твердыню», но не содержал точных цифр и дат. Предполагалось, что они определятся по ходу дела. Зато Граббе обещал ясные и весьма заманчивые результаты: во-первых, прочное утверждение владычества в Чечне и Дагестане, а во-вторых, скорое уничтожение партии Шамиля. Чернышев только добавил несколько важных деталей, снабдил план одобрительным отзывом и вместе с паническими письмами ханов повез его во дворец на высочайшее усмотрение.
Подавая папку императору, Чернышев сказал:
– План превосходный, ваше величество.
– Если бы все превосходные планы приносили такие же плоды… – усомнился Николай, пробегая глазами бумаги.
Не дочитав, он отдал папку флигель-адъютанту Адлербергу и спросил Чернышева:
– Вы полагаете, граф, это будет окончательный удар?
– С Божьей помощью, – ответил Чернышев.
– И при благоволении вашего императорского величества.
– А что Шамиль? Все так же упорствует?
– Генерал Граббе изъясняет, что Шамиль заперся в своем логове, в Ахульго, – отвечал Чернышев.
– Но как только он будет разбит и повержен, то и край весь не замедлит покориться.
– Помнится, Головин утверждал, что край и без того покорен, – произнес Николай.
– И дело лишь в упрямстве Шамиля.
– Отчасти он был прав, – сказал Чернышев.
