Большая часть укрепления пылала, а вокруг продолжалась жаркая перестрелка. Окружившие Ташава силы Лабинцева сами оказались окруженными.
Но тут в спину ополченцам ударили силы главного отряда Граббе. Все смешалось. Стрельба, крики и стоны заполнили все вокруг. Теснимые превосходящими силами, ополченцы начали отступать в лес.
В охваченном пламенем и дымом укреплении мюриды все еще сопротивлялись, заняв позиции за уцелевшими стенами. Вдруг со страшным скрежетом рухнула малая башня, рассыпав вокруг обуглившиеся, чадящие обломки.
– Надо уходить! – кричал Ташав.
– Не то сгорим заживо!
Пока одни мюриды продолжали отстреливаться, другие бросились выводить из дымящейся уже конюшни испуганно ржавших коней.
– Мы еще встретимся с ними, – пообещал Ташав, вскакивая на коня.
– Тогда пушки им не помогут.
Когда сами собой стали рушиться обгоревшие стены, солдаты отступили от укрепления, ожидая развязки. Но из окутанного дымом пролома вдруг начали вылетать всадники, прокладывая себе путь шашками. Опомнившись, войска открыли по ним огонь. Под одним всадником разорвало ядром лошадь, и он был заколот штыками. Другого, пронзенного пулей, лошадь потащила за собой. Остальные исчезли в лесу. За Ташавом-хаджи бросили погоню, но она была встречена дружными залпами из-за лесных завалов.
Перестрелка постепенно стихла. Выставив заградительные цепи, отряд стягивался к укреплению. Пока одни разрушали догоравшие стены, другие искали убитых и раненых.
Когда к месту подоспел Граббе, он увидел Милютина, которого солдаты несли на ружьях, как на носилках, постелив найденную в укреплении бурку.
– Постойте! – велел Граббе, сходя с коня.
Солдаты остановились. Граббе печально оглядел залитого кровью поручика и произнес:
– Дмитрий Алексеевич…
– Ваше превосходительство, – прошептал Милютин, открывая глаза и порываясь встать.
– Жив! – обрадовался Васильчиков.
– И слава Богу, – перевел дух Граббе, удерживая Милютина на носилках.
– Как же вас угораздило, голубчик?
– Сам не знаю, – с трудом улыбался Милютин.
– В плечо ранен, – сказал санитар.
– Навылет.
– С башни сняли, ваше превосходительство – сообщил солдат.
– На самый верх залез. Видать, хотел значок снять.
Граббе поднял глаза на уцелевшую башню и увидел над ней знамя.
– Сорвать, – велел он Васильчикову.
– Будет исполнено! – козырнул адъютант и скрылся в дыму.
– Немедленно в лазарет, – велел Граббе солдатам.
– И смотрите у меня, чтобы был как новый!
– Срастется! – пообещал санитар, уходя вслед за носилками и подкладывая под мундир Милютина корпию.
Проводив глазами поручика, Граббе принялся оглядывать взятое укрепление, вернее, то, что от него осталось. Он хотел войти, но, увидев бритую окровавленную голову горца, лежавшего у башни, остановился.
Из рухнувших ворот появился черный от дыма Пулло с шашкой в руке.
– Осмелюсь доложить, ваше превосходительство… – устало начал Пулло.
– Браво, полковник, – прервал его Граббе и пожал Пулло руку.
– Отменное вышло дело, – согласился полковник.
– Жаль только, Ташав ушел.
– Как ушел? – изумился Граббе.
– Бог его знает, – в сердцах рубанул шашкой воздух Пулло.
– Прорвался, дьявол.
– Дас, – мрачно заключил Граббе.
– Ура! – кричал Васильчиков, размахивая снятым с башни знаменем наиба.
– Наша взяла!
Но, увидев мрачных командиров, сразу сник и опустил знамя.
– За такую победу царь не похвалит, – предрек Граббе.
– Достанем еще, – пообещал Пулло, вкладывая шашку в ножны.
– Он, полагаю, в Саясан ушел, в ставку свою, – предположил появившийся Лабинцев.
– Значит, и нам туда же. Дороги известны? – спросил Граббе.
– Найдем, – кивнул Лабинцев.
– Они теперь через Балансу пошли, мы там рядом проходили ночью.
– Главное – не дать ему опомниться, – сказал Граббе.
– А непокорные деревни, которые ему содействуют, надобно примерно наказать.
– Как насчет убитых прикажете, ваше превосходительство? – спросил Пулло, умывая лицо из походной фляжки.
Граббе оглянулся. Убитых относили на край поляны, где стояли санитарные телеги с ранеными.
– Много? – спросил Граббе.
– Не считали еще, но есть.
– Отправить назад, – велел Граббе.
– Но ведь война, ваше превосходительство, – сказал Лабинцев.
– Обычно мы хороним убитых на месте, а сверху – костер.
– Как – костер? – не понял Граббе.
– Чтобы не нашли, – пожал плечами Пулло.
– А если отправлять, то к обозу еще и конвой надобен. Отсюда, может, и доедут, а после – как?
Убитых и раненых решено было отправить под охраной во Внезапную. Доктор настаивал, что Милютину тоже надо в лазарет, в покой, так как пулей была повреждена кость, но поручик отказывался покинуть отряд.
После окончательного разрушения укрепления отряду был дан отдых.
Вскоре явились старейшины от местных аулов, прося выдать тела убитых.
– А ведь я предупреждал вас, – гневался Граббе.
– Не вняли! Вот и навлекли беду.
Старики молчали, угрюмо поглядывая на сожженное укрепление.
– Надеюсь, хоть теперь образумитесь! – сказал Граббе.
– Иначе ваши аулы ждет та же участь!
Тела были выданы в обмен на обещание не содействовать Ташаву-хаджи и не принимать у себя мюридов Шамиля.
Егеря, рыскавшие в лесу в поисках оставшихся мюридов, никого не нашли, зато притащили убитого шальной пулей оленя. Тушу тут же разделали и развели костер, навалив на него ветви ненавистного держидерева. Нажарив сочных, душистых шашлыков, офицеры устроили пир в честь взятия укрепления. Остальное отдали солдатам, а сверх того им была выдана двойная винная порция.
На следующее утро, когда санитарный обоз изготовился к отбытию, Граббе снова посоветовал Милютину отправиться во Внезапную, в лазарет, не подвергая свое здоровье излишнему риску.
– Позвольте остаться, ваше превосходительство, – настаивал Милютин.
– Одумайтесь, поручик, – ответил Граббе.
– На ваш век походов хватит.
– Я отлично себя чувствую! – уверял Милютин и через силу шевелил пальцами висевшей на перевязи руки.
