Пролог
Ахен, Франкия, 780 г.
Израненный Роланд, чувствуя приближение смерти, двинулся к огромной мраморной глыбе и, подняв Дюрандаль, изо всей силы ударил по камню. Брызнули искры, и на камне осталась зарубка, но Дюрандаль не сломался.
Три раза ударял он по камню, но клинок так и остался цел.
Стеная, Роланд лег ничком на траву, уронив рядом меч и рог, и приготовился отдать Богу душу.
Я кладу перо и жду, когда высохнут чернила. Приятно видеть, что буквы ровны и аккуратны. Я учился каллиграфии под критическим взором людей, убедивших короля, что такой почерк должен стать образцом для всего королевства. Выпрямившись на табурете, даю отдохнуть занемевшей спине и стараюсь не обращать внимания на бессвязное бормотание справа. Ирландский священник рядом, краснощекий и плешивый, имеет неприятную привычку разговаривать за столом сам с собою. Сейчас середина января, королевскую канцелярию в Ахене наполняют сквозняки, и каждые несколько минут он вытирает сопли рукавом своей рясы. Священник записывает, что видел и слышал при дворе, и уже признался мне, что пишет биографию нашего господина и хозяина.
– Я назову ее «Житие короля Карла», – сказал он на латыни, но с мелодичным акцентом, характерным для жителей его острова.
«Скучное название для такой красочной темы», – подумал я, но ограничился вопросом, почему он взялся за этот труд, когда писцам имперского секретариата платят за составление официальных документов.
– Дорогой мой Зигвульф, – ответил он, – мудрость древних говорит нам, что когда умирает великий человек, история его деяний заслуживает большего, чем просто плесневеть в архивах. Жизнь великих должна быть запечатлена в классической прозе, бессмертной и вдохновляющей.
«Интересно, насколько живой будет его проза», – думаю я, когда он, шмыгая носом, добавляет:
– Бог даст, мою книгу станут читать и перечитывать грядущие поколения. Это будет не какая-то причудливая байка, чтобы рассказывать у очага или напевать на простенький мотив, который быстро теряется из памяти.
Конечно, он заблуждается. Устные сказки могут оказаться живее написанных пером, и живут они не меньше записанных, как я знаю по своему опыту, а запоминаются бо́льшим числом людей.
Однако презрительное замечание священника заронило мне в голову мысль: написать историю о храбром благородном рыцаре, который был моим покровителем и другом. И к тому же спас мне жизнь. Этой историей я запечатлею яркую память о нем. Временами он бывал высокомерным, мстительным, упертым и жадным до богатств, и все же все признают, что его смерть стала трагической утратой. Мало кто знает, если вообще знает кто-нибудь, что я покинул друга в его смертный час. Вот почему эта книга, дань уважения рыцарю, начинается с того, что я упомянул о его смерти.
Я все еще скорблю по нему.
Глава 1
– Беги! Спасай свою жизнь, дурак! – кричал мужчина.
Он был моим телохранителем, потому что дал королю клятву, что будет защищать его сына. Он схватил меня за руку и отвернул от страшного зрелища, а потом с силой толкнул в спину. Чудом удалось не потерять равновесия. Вскоре он сам последовал своему совету и стремглав пронесся мимо, бросив щит и меч. Я тупо стоял на месте, в голове звенело от удара, наверное, камень из пращи попал в шлем. За спиной слышались крики и улюлюканье мерсийцев. Они сломали наш непрочный строй с первого наскока. Большинство наших солдат вышли на бой со своими саксами, хотя от того, как они сжимали их в руках, казалось, что они пришли подстригать кусты, а не использовать по прямому назначению это смертоносное оружие, от которого и произошло имя нашего народа – саксы. Другие пришли с палицами, дубинами и топорами для колки дров. Некоторые принесли луки с горсткой стрел, больше подходящие для охоты на некрупную дичь. Никто не подумал захватить запасные тетивы. Я заметил одного, вооруженного лишь цепом для молотьбы. Король не должен был посылать таких людей в бой.
Наш план был – остановить мерсийцев на гребне холма. Выстроившись в два ряда, плечом к плечу, мы издали воинственный клич и стали потрясать своим жалким оружием, больше для того, чтобы поднять собственный дух, чем бросая действительный вызов врагам. Стоял солнечный весенний день, и по долине скользили тени от облаков. Ветерок доносил соленый запах с моря и развевал знамя нашего рода с черными оленьими рогами на желтом поле. Отец двигался верхом вдоль боевого строя, но лишь пара воинов прокричали что-то бодрое. Стоило только сравнить его клячу с мощным конем мерсийского военачальника у подножия холма, чтобы понять разницу в силах. Мой дядя Кинерик и два брата занимали места в первой шеренге. Я же, как младший сын короля, расположился чуть позади. Моей обязанностью было руководить нашим жалким резервом – парой десятков пожилых крестьян и таким же количеством домашних рабов.
Единственным нашим преимуществом был склон холма. Мы полагали, что мерсийцы не рискнут спускаться по такому крутому склону, но они решились. На нас ринулась устрашающая масса топающих и улюлюкающих воинов, стуча тяжелыми железными мечами по обитым кожей щитам. Одержав уже дюжину побед над такими же незначительными королевствами, как у моего отца, и вдвое превосходя нас числом, они чувствовали себя уверенно.
Все еще ошеломленный, я обернулся и взглянул назад. Мерсийцы набросились на наших людей, подавляя любой намек на сопротивление. Кто-то из наших упал навзничь от удара щитом в лицо. Я видел, как поднимаются и опускаются мечи и древки копий, рубя и коля тех, кто проявлял малейшее намерение сражаться. Я узнал крестьянина, который приходил к нам на прошлой неделе заплатить десятину. Это был медлительный неуклюжий человек на полголовы выше окружающих, и на нем был железный шлем, как на мне. Бог знает, где он его раздобыл, но это ему не помогло. Какой-то мерсиец обманно замахнулся мечом в лицо, но потом опустил клинок и рубанул по ногам. Крестьянин рухнул на землю, как скошенная крапива. В отчаянии я высматривал отца. Нигде его не было видно. Наше знамя, обмотавшись вокруг древка, качалось туда-сюда, а через несколько секунд упало и скрылось из виду. Мимо пронеслась лошадь без всадника с обезумевшими от страха глазами. Я узнал ее – это был конь старшего брата, тот, наверное, тоже пал. Торжествующие крики врагов стали затихать, им требовалась передышка. Там и сям наши люди падали на колени и сцепляли руки, умоляя о пощаде. Резня утихла – не имело смысла рубить пленников, они скоро станут рабами.
Один мерсиец, коренастый воин в кожаном панцире, обшитом железными пластинами, заметил меня. Я стоял особняком, оглушенный ужасным зрелищем, и его бородатая рожа расплылась в алчной ухмылке. Должно быть, он увидел поблескиванье тонкой золотой гривны, которую я получил предыдущей зимой, когда мне пошел шестнадцатый год. Он не собирался делиться такой добычей с товарищами. Без единого слова мерсиец устремился в мою сторону. Я пришел в себя и бросился прочь без надежды на спасение, ибо не очень быстро бегал. Братья дразнили меня за медлительность и не брали играть в догонялки, зная, что мне с ними не сравняться. Теперь было то же самое. Я слышал за спиной топот ног по дерну, и он раздавался все ближе и громче. Вскоре мое сердце подобралось к самому горлу, а колени перестали слушаться. Слабо застегнутый шлем подскакивал на голове и сползал на глаза, так что в результате видно было лишь на ярд. Я бросил меч, но слишком поздно понял, что щит по-прежнему пристегнут к левой руке. Тщетно попытался стряхнуть его, но только потерял равновесие. Потом пробежал еще около пятидесяти ярдов, ощущая, что вот-вот стану добычей мерсийца. Доносилось его дыхание, враг торжествовал, предвкушая легкую победу.
