Существовало всего лишь несколько систем гостиничных сейфов, и Тиаго знал все эти системы. Чаще всего ему требовалось некоторое время, чтобы разгадать универсальный код, однако здесь, на «Султане», это было излишним. Здесь в каждой каюте сейфы открывались соответствующим дверным ключом. Лучшего нельзя было и желать.
«Кто же здесь у нас?» – сказал он самому себе, рассматривая удостоверение школьника, которое нашел между айподом, небольшой суммой европейских денег и дешевой модной бижутерией. Юная девушка с крашеными волосами и дерзким взглядом вполне соответствовала черным высоким ботинкам на шнуровке и одежде исключительно темного цвета, висевшей в шкафу. «Лиза Штиллер», – прочел он ее имя и фамилию.
«Если бы у меня была пятнадцатилетняя дочь, я бы не разрешил ей делать себе пирсинг в носу», – подумал Тиаго. В таких вопросах он был консерватором. Тело женщины, и особенно юной девушки, было для него свято. Уже дырочки в ушах для продевания серег он считал надругательством над телом, не говоря о татуировках и пирсинге.
Тиаго ощупал ладонью правой руки дно сейфа, выложенное фетром, и наткнулся на новехонькую отвертку и маленький аэрозольный баллончик с краской.
Черная краска?
Уж не собиралась ли Лиза украсить корабль граффити?
Он положил баллончик назад в сейф и пересчитал наличность. 104,60 евро. Вероятно, это были все ее карманные деньги. Поскольку у нее не было портмоне, она наверняка даже не пересчитывала их, тем не менее Тиаго возьмет себе не более десяти евро. Его золотое правило гласило: не бери никогда больше чем десять процентов. И никаких личных вещей, которые в случае провала могли привести службу безопасности корабля к их владельцу. При потере небольших сумм жертвы всегда винили в этом себя.
«Видимо, ты их потеряла, дорогая. Почему же воришка оставил часы, все украшения и уйму наличности?»
При таком образе действий все длилось несколько дольше, но зато метод Тиаго был абсолютно надежен. Путешествие во внутренней каюте стоило ему две тысячи четыреста долларов за участок пути Кадис – Осло – Нью-Йорк, и к этому времени он уже разжился суммой две тысячи двести долларов. Пока он в Нью-Йорке сменит корабль и отправится в сторону Канады, к этой сумме добавится еще как минимум две тысячи пятьсот долларов. Чистая прибыль больше двух тысяч. Совсем неплохо, если побочные расходы равны нулю и ты ведешь жизнь миллионера в вечном отпуске.
Тиаго отсчитал себе два банкнота по пять евро. Когда он клал остальные деньги назад в сейф, то заметил поставленный на ребро конверт, который был прислонен к боковой стенке в правом углу сейфа.
Еще одна финансовая подушка? Может быть, приданое на поездку от бабули?
Сгорая от любопытства, он открыл плотный конверт. И в то же самое мгновение неожиданный шорох заставил его понять, что он совершил непростительную ошибку.
Ошибку, которую он допустил еще при входе в эту каюту и на которую он должен был бы обратить внимание позднее, когда держал в руках удостоверение школьника.
«Как же он мог так опростоволоситься?» – подумал Тиаго и рефлекторно прыгнул щучкой через кровать в сторону балкона. Однако он действовал слишком медленно.
Ни один подросток не путешествует в одиночку на круизном лайнере!
Межкомнатная дверь, на которую он не обратил внимания, открылась, и у него уже не было возможности спрятаться на балконе, если он не хотел, чтобы при этой попытке его застала врасплох уборщица, которая в этот момент вошла в каюту и которая…
…которая была пьяна?
Тиаго сидел на корточках позади высокой кровати и наблюдал за происходящим с помощью зеркала, которое было прикреплено к стене над письменным столом рядом с телевизором.
Действительно, его первой мыслью было, что горничная в платье с белым фартуком и в старомодном чепце была пьяна, так нетвердо она держалась на ногах, когда ввалилась в комнату.
Но потом он увидел обоих мужчин у нее за спиной; увидел, как один из них ударил ее в спину кулаком, вследствие чего молодая женщина потеряла равновесие и, падая, ударилась головой об открытую им дверцу шкафа.
Глава 19
Каюта, которую занимала Анук, напомнила Мартину родильные палаты современных больниц, в которых по возможности все, что могло бы напоминать пациенту о больнице и болезни, было заменено светлыми и насколько возможно буднично выглядевшими материалами.
На полу был уложен ламинат, но благодаря высокому качеству тиснения неотличимый от настоящего паркета. Стены были цвета хорошо перемешанного латте макиато, а вместо типичных для больниц деревянных стульев, здесь расположился кожаный диван песочного цвета. Потолочные светильники, яркость которых регулировалась с помощью диммера, освещали палату мягким, пастельным светом.
На этом фоне казалось, что регулируемая по высоте больничная койка попала в номер пятизвездочного отеля по ошибке и была здесь совсем не к месту, несмотря на вмонтированную в стену позади изголовья кровати техническую панель с множеством электрических розеток для подключения медицинских приборов и гнезд для присоединения кислорода, сжатого воздуха, телефона, а также с красной кнопкой экстренного вызова, находящейся под рукой одиннадцатилетней пациентки.
Анук Ламар сидела в центре постели, подтянув колени к груди, и, казалось, не замечала, что уже давно не одна в комнате. На ней были простая ночная рубашка с завязками на спине и белые колготки из хлопчатобумажной ткани. Ее поза совершенно не изменилась с тех пор, как Мартин и Елена вошли в комнату. Она отвернулась от них, направив неподвижный взгляд направо, на стену каюты со стороны внешнего борта, в которой имелся небольшой иллюминатор, обрамленный светло-желтыми шторками. Время от времени высокая волна захлестывала иллюминатор, создавая эффект стиральной машины, типичный для кают, расположенных близко к ватерлинии.
Мартин сомневался, что Анук замечала капли на стекле или что-нибудь другое. Ему не нужно было заглядывать ей в лицо, чтобы узнать, что она была полностью погружена в саму себя и смотрела сквозь все предметы, находившиеся в ее поле зрения. При этом она автоматически равномерно расчесывала свое правое предплечье.
Казалось, что ее безжизненная фигурка наполняет помещение давящей безнадежностью, такой тяжелой, что ее можно пощупать руками. Иногда Мартину хотелось, чтобы у него было поменьше печального опыта, он слишком часто заглядывал в опустошенные лица и узнал из первых рук, что в целом мире нет такого скальпеля и такой химиотерапии, с помощью которой можно было бы полностью удалить опухоль, похожую на раковую, гнездившуюся в душе девочки после пережитого ею ада. В таких случаях психологи и врачи уподоблялись техникам на атомных электростанциях Чернобыля и Фукусимы. Они были не в силах окончательно устранить проблему, в лучшем случае могли лишь ослабить последствия катастрофы.
– Привет, Анук, надеюсь, мы тебе не мешаем, – поздоровался Мартин с одиннадцатилетней девочкой на ее родном английском языке. – Меня зовут доктор Шварц, – представился он и заметил, что докторша озадаченно посмотрела на него. Это значит, что Бонхёффер не показывал ей материалы судебного процесса, в противном случае она бы знала, что у него есть ученая степень доктора психологии, которой он сам не придавал большого значения. То, что он упомянул о ней сегодня, было редким исключением. Он надеялся, что Анук легче воспримет присутствие второго доктора, чем прошедшего обучение на психологических курсах дознавателя, который хочет порыться в ее прошлом.
