– «Спасибо» тут говорить не за что, – честно сказал я. – Я остался в Ехо исключительно по инерции. Лень и надежда, что все как-нибудь уладится, – самое опасное сочетание.
– Это я и без тебя знаю, сэр философ, – усмехнулся Джуффин. – Все равно мне чертовски приятно, что нет нужды отправляться за тобой в погоню на край Вселенной – это было бы увлекательно, но хлопотно. Кстати, не обольщайся: кого-кого, а уж тебя я найду где угодно, даже на Изнанке Темной Стороны.
– Ну, найдете, – равнодушно отозвался я. – И что дальше? В угол меня поставите?
– Поставлю! – обрадовался Джуффин. – Непременно.
– Мне сейчас довольно трудно развеселиться, – устало сказал я. – Лучше действительно пойду, чтобы не портить вам праздник своей хмурой рожей.
– Ступай, – кивнул Джуффин. – У тебя же, если я не ошибаюсь, на эту ночь намечен ряд душеспасительных бесед? Кстати, на твоем месте я бы не стал активно вмешиваться в частную жизнь сэра Кофы. Он этого не любит, а сопротивляться умеет куда лучше, чем ты думаешь. И Луукфи не дергай попусту. Он все равно своих буривухов не оставит – так зачем трепать парню нервы?
– Да не собираюсь я ни во что вмешиваться. Это вы у меня не из той части головы мысли прочитали, – горько усмехнулся я. – Залезли случайно в чулан, где у меня свалены радужные мечты.
– Хорошо выкручиваешься, – одобрительно заметил шеф. – Неумело, но остроумно. Просто загляденье.
– Рад, что вам нравится, – буркнул я.
Честно говоря, мне было здорово не по себе. Я вдруг понял, что дружелюбная болтовня Джуффина больше всего смахивает на игру сытого кота с очень глупой мышью, которая даже не пытается удрать. Мышью, разумеется, был я. Неуклюжей, неповоротливой мышью, изрядно разбаловавшейся и отупевшей на хороших харчах. Теоретически, по законам жанра, теперь мне причитался чувствительный, но не смертельный удар тяжелой кошачьей лапой.
– А твои вялые попытки уговорить Мелифаро и Нумминориха уехать – это вообще полный провал, – неожиданно сурово сказал Джуффин. – Чему я тебя учил все эти годы, сэр Макс? Если уж ты принял решение – хорошее или никуда не годное, это уже другой вопрос! – будь любезен сделать все, чтобы его осуществить. Раз ты вбил себе в голову, что они должны уехать, значит, в качестве средства убеждения ты должен был применить свои Смертные шары, а не убогие словесные конструкции. Тем более что выступление у тебя вышло не ах.
– Смертные шары я придерживал для второго раунда переговоров, – неохотно ответил я, впервые в жизни испытывая глубокое отвращение к его способности видеть меня как на ладони.
– Можешь не хлопотать, второго раунда не будет, – холодно сказал Джуффин. – Я об этом позабочусь. И запомни хорошенько: всегда есть только одна попытка, сэр Макс. А колдун, который верит в сказку о существовании второй и уж тем более третьей попытки, обычно долго не живет.
– Какая вам разница, сколько я проживу? – огрызнулся я. И поспешно вышел, поскольку у меня не было ни желания, ни сил продолжать этот разговор.
Вообще-то, я здорово опасался, что Джуффин тут же вернет меня обратно, хотя бы для того, чтобы запереть на всю ночь, от греха подальше. Но он не стал это делать. Да и зачем бы? В его распоряжении было немало других способов заручиться моим молчанием. Больше, чем я мог вообразить.
Прохладный ночной воздух остудил мой пылающий лоб. Я поднял голову и увидел в небе абсолютно круглую зеленоватую луну.
«Странно, – рассеянно удивился я, – а вчера мне казалось, что дело только близится к новолунию. Или дело было не вчера, а во сне?»
Фонари озаряли улицу Медных Горшков тусклым, но теплым оранжевым светом. У моих ног, как сытые щенки, копошились клочки густого тумана. Ночь была чудо как хороша, и я ухватился за ее великолепие, как за последнюю надежду.
«Что бы ни случилось, а эта восхитительная луна останется в небе, – подумал я. – И туман будет время от времени укрывать мелкие разноцветные камешки мостовой, и этот аромат…»
Я осекся и невольно поморщился от фальши собственного внутреннего монолога. Обычно люди начинают обращать внимание на красоту окружающего мира только в том случае, когда их дела совсем плохи. Недаром столько народу становится поэтами в юности. Обычно созданию очередного ритмически организованного шедевра предшествует размолвка с хорошенькой девушкой или, того хуже, – временное отсутствие девушки, с которой можно было бы ссориться всласть. Впрочем, некоторым особо чувствительным натурам хватает «двойки» по химии или скандала с родителями.
И сейчас я понял, что действую по одной из самых популярных среди представителей рода человеческого схем: по команде «все хреново, жизнь не удалась» начинаю усиленно любоваться пейзажем.
– Стоило, конечно, становиться таким могущественным дядей только для того, чтобы обнаружить, что как идиотом родился, так им и помрешь, – сердито сказал я себе вслух. И с непонятным мне самому садистским удовольствием добавил: – Причем очень, очень скоро.
Умею я, однако, поднимать себе настроение.
еще одна страница сгорела
Я довольно быстро понял, что Джуффин предусмотрительно наложил на меня какое-то заклятие. Во всяком случае, меня охватила такая неестественная, непреодолимая апатия, что я не осуществил ни один из своих планов.
Какое там. Я устроился на переднем сиденье амобилера, якобы для того, чтобы собраться с мыслями, и сам не заметил, как задремал.
Это был неглубокий, но тяжелый сон. Говорят, именно так впадают в забытье солдаты, сутками сидящие под обстрелом в окопах: уснуть по-человечески в таких условиях невозможно, а для того чтобы потерять сознание, они слишком крепкие ребята, поэтому измученному телу приходится самостоятельно переключаться на режим сохранения энергии.
Проснулся я от холода, когда луна уже скрылась за горизонтом, но до рассвета оставалось еще далеко, и понял, что хочу только одного: забраться под теплое одеяло, выпить чего-нибудь горячего… Попытка собрать волю в кулак, обдумать создавшееся положение, разработать хоть какой-то план и начинать действовать не привела ни к чему. Собственно говоря, я просто не был способен думать на эту тему дольше нескольких секунд. Потом внутренний монолог обрывался, а глаза снова начинали закрываться. Я ни на что не годился – кроме как доехать до дома и завалиться в кровать.
Утром дела обстояли не лучше. Правда, мое настроение уже нельзя было назвать скверным. Можно сказать, у меня вообще больше не было настроения – никакого. И эмоций тоже не было. Они беспомощно копошились где-то на периферии моего сознания, как слепые котята в ведре с водой, за мгновение до последней попытки сделать вдох.
«Омерзительно, – совершенно равнодушно, как о ком-то чужом, думал я. – Самое время умирать. Жалеть мне, кажется, больше не о чем».
Но я не умер, разумеется. Я автоматически умылся, оделся – о завтраке даже думать было противно – и дисциплинированно поехал на службу.
