Рот мой изумленно распахнулся. Я был готов к чему угодно, но только не к встрече с игрушечным самолетиком в самом сердце какой-то дурацкой пустыни – собственно, я даже не представлял, какой точке на карте соответствует это место. Впрочем, природа в конце концов взяла свое, и я неудержимо расхохотался вслед стремительно улетающему прочь недоразумению.
Афина лихо посадила аэроплан на плоскую вершину столовой горы. Такие горы встречаются только в Эфиопии; местные жители называли их «амбами» – в те благословенные времена, когда здесь еще были местные жители.
С некоторых пор Олимпийцы вбили в свои неразумные головы, что на земле нет иных мест, пригодных для жизни. К тому времени, когда я решил присоединиться к их компании, они прочно обосновались на амбах, каждый на своей, со слугами и домочадцами – так тут принято называть нахлебников из числа смертных, которым хватило ловкости и удачи расположить к себе одного из богов. Я заметил, что Олимпийцы привязываются к этим захребетникам и относятся к ним не в пример снисходительней и великодушней, чем к собственным родичам, то есть, чем друг к другу.
Впрочем, у Афины нет никаких домочадцев: она любит говорить, что не нуждается в компании прихлебателей. Порой мне кажется, что она и общество равных себе едва терпит – что ж, могу ее понять.
Правда, иногда к ней в гости заглядывает бродяга по имени Улисс. Хотел бы я знать, чем он занимается в перерыве между этими короткими визитами. Я бы не удивился, выяснив, что он зарабатывает себе на хлеб, латая сапоги моего бывшего побратима Локи. По крайней мере, рожа у него такая же хитрая. Улисс мне не слишком нравится, но следует признать – в нем ненамного больше человеческого, чем в самой Афине, хотя сам он почему-то упорно называет себя одним из смертных.
По мне, так его давно следовало бы отправить в Хель и забыть, где его могила, – все лучше, чем ломать себе голову, гадая, что за пакость он сейчас обдумывает. Но это не на шутку опечалило бы Афину. Улисс ее обожает, доверчиво смотрит ей в рот и охотно верит каждому слову, хотя сам непрерывно врет – и ей, и прочим, и, кажется, самому себе, все глубже увязая в паутине собственных незатейливых хитростей.
Но бродяга Улисс уже давно не совал к нам свой хитрющий нос. Так что теперь я – единственный гость Афины. Впрочем, нашу жизнь не назовешь уединенной – на ее амбе полным-полно Любимцев и Хранителей, как и у каждого Олимпийца. Честно говоря, даже я до сих пор не могу постичь диковинную суть этих тварей.
Мои ноги наконец-то ступили на твердую землю, и это было чертовски приятно.
– Ты совсем не бережешь свою летающую машину. И своих пассажиров, – сказал я Афине. – Эта посадка душу из меня вытрясла.
– Сомневаюсь, что у тебя есть душа, – рассмеялась она.
Иногда эта сероокая мелет что ни попадя, как перепивший браги берсерк.
Она спрыгнула на землю, окинула хозяйским глазом окрестности, рассеянно погладила черного кота, нарисованного на хвосте аэроплана, – словно кот был живым существом, настоящим зверем, способным обрадоваться ее ласке, – и уставилась на меня.
– Между прочим, я тебе уже сто раз говорила, что мой аэроплан – не какая-нибудь безымянная «летающая машина». Его зовут Бристоль, а если хочешь показаться ему учтивым, к имени «Бристоль» следует добавлять «Эф два Бэ Файтер». Уж не знаю, что означает «Эф два Бэ», но «Файтер» переводится как «истребитель». Прекрасное имя.
– Того парня он тем не менее так и не истребил, – ухмыльнулся я.
– Какого парня? – полюбопытствовал Дионис. Он уже давно стоял за моей спиной, выжидая удачный момент, чтобы вмешаться в нашу беседу.
На сей раз его лицо не являло миру ничего выдающегося. Кажется, эта помятая рожа принадлежала какому-то шуту или, как говорят Олимпийцы, «комедийному актеру», – но я еще не опустился до того, чтобы убивать свое время на созерцание иллюзорных событий никчемной человеческой жизни, именуемых «кинематографом», а посему не мог сказать наверняка.
Эти дурни Олимпийцы совершенно помешались на кинофильмах. Безумная страсть Афины к обличью Марлона Брандо – это еще цветочки, ее родичи меняют облик чуть ли не по дюжине раз на дню. Их лица не соответствуют моим представлениям о том, как должны выглядеть боги, но вразумлять их бесполезно.
– Что ты здесь делаешь, Бромий? – удивилась Афина. – Решил помочиться в мой бензобак? Очень мило с твоей стороны, но ты же знаешь, я предпочитаю традиционное топливо.
– Я просто зашел в гости, – объяснил он. – Мы редко ходим друг к другу в гости, и это не есть хорошо.
– Тебе не хватает повода устроить вечеринку?
– Ну, положим, самые лучшие вечеринки устраиваются без всякого повода, – возразил Дионис. – Уж поверь мне на слово, дорогая. Или ты сейчас «дорогой»? С тобой никогда не знаешь, как остаться вежливым… Так какого это парня вам не удалось истребить?
– Да так, один мираж в пустыне, – отмахнулась Афина. – Бедняга Игг наконец-то встретил своего легендарного великана Сурта. Правда, пока без огненного меча. Очень симпатичный великан. Да и не великан он вовсе.
– Какого великана? – ошалел Дионис.
– Какого, какого… Ты слишком много пьешь и слишком мало читаешь, Сабазий. Вот если бы ты выбрал время порыться в гнилье, которое хранит в своем изголовье наш общий друг, – последовал шутовской поклон в мою сторону, – ты бы уже знал, кто такой великан Сурт и зачем ему огненный меч.
– У каждого свой способ коротать время, – пожал плечами Дионис. – Перестань браниться, Паллада. Я прилетел сюда, чтобы угостить тебя лучшим вином, какое только можно найти под этим гаснущим небом. И я буду рад, если ты, Один, не станешь говорить, что спешишь удалиться, ибо твое общество всегда доставляет мне радость.
– Ну хоть кому-то мое общество доставляет радость, – проворчал я. – Спасибо на добром слове, Дионис.
– Что за странная идея – устраивать вечеринку именно на моей амбе. Слетал бы ты к нашему папочке, Бахус. Уж он-то всегда готов повеселиться, – вздохнула Афина.
Впрочем, лицо Марлона Брандо показалось мне вполне довольным. Было совершенно ясно, что у Афины нет серьезных возражений против дружеской пирушки. Просто не в ее правилах говорить «спасибо» тому, кто пришел к ней с открытым сердцем. Дионис знал свою сестрицу не первый день, а потому не обиделся.
– Что касается нашего отца. С тех пор как Зевс облюбовал для себя дряхлое тело какого-то русского правителя, не так давно переправившегося через Стикс, с ним стало совершенно невозможно иметь дело, – пожаловался Дионис. – Во-первых, он очень неразборчиво говорит. Впрочем, это даже к лучшему, поскольку Зевс больше не полагается на импровизацию, а зачитывает вслух заранее написанные речи. Если учесть, что тексты выступлений пишет не он, а его очередной мальчик из смертных, да еще и журналист по профессии – можете себе представить, что это за речи! И вообще, видеть Вседержителя с этими дурацкими, словно бы наклеенными, черными бровями, в каком-то жутком одеянии, с кучей блестящих значков на груди… Сразу вспоминаешь, что мы на пути в Тартар, да еще и думаешь: «скорее бы!» Видишь ли, Паллада, я не любитель напиваться с горя. Встреча за чашей вина должна быть радостной… Поговорила бы ты с ним, что ли.
