«Научил на свою голову!» – ворчал я, когда полуденная жара внезапно сменялась обильным снегопадом, на смену которому приходил убаюкивающий осенний дождик, а под ногами начинали шуршать неведомо откуда взявшиеся багровые листья клена.
Но однажды, подняв глаза к ночному небу и обнаружив там почти круглый бледно-желтый диск луны, я словно очнулся от долгого сна, внезапно понял, что близится наше последнее полнолуние. Теперь счет отпущенного нам времени велся не на дни, а на часы, и я ощутил ледяной холодок ужаса на затылке – черт, а я-то думал, что навсегда расстался со способностью испытывать страх! Впрочем, я его и не испытывал. Страх просто стоял за моей спиной, он был где-то рядом, и с его присутствием приходилось считаться.
– Теперь уже скоро, да? – спросила Доротея.
– Читаем чужие мысли и не краснеем? – улыбнулся я.
– Нет, просто я тоже посмотрела на небо. Это полнолуние будет последним, да?
– Да.
– Время – страшная штука, – жалобно сказала она. – Его нельзя отменить, правда? Даже если очень хочется. Оно идет, и все тут, убаюкивает нас своим ритмичным ходом, и мы начинаем думать, что так будет всегда. Но однажды непременно наступает момент, когда выясняется, что его больше не осталось и все закончилось – именно для меня, а не для кого-то другого, не для безликой статистической единицы, смерть которой не может ни огорчить, ни напугать, ни даже насторожить.
– По крайней мере, у нас еще есть целая ночь и еще день или даже два – не такая уж она круглая, эта луна! – мягко сказал я. – В сутках двадцать четыре часа. А сколько это минут, Дороти? Сколько секунд, каждая из которых может стать вечностью?
– Не для нас.
– Что – не для нас?
– Вечность не для нас. Мы закончимся, Макс. Я уже почти знаю, как это будет…
– Ничего ты не знаешь. И я ничего не знаю, и даже мой работодатель Аллах понятия не имеет. Так что притормози с траурными маршами, ладно?
Все-таки округлившаяся луна и наша грустная беседа выбили меня из колеи. И не только меня. Я загривком чувствовал, как переменилось настроение в моем огромном войске: среди нас поселилась тревога. Наверное, что-то в этом роде происходит с домашними животными перед землетрясением. Им чертовски хочется убежать, но беззаботные хозяева и не думают открывать клетки.
Анатоль совсем перестал улыбаться и куда-то зашвырнул свой плеер – ему вдруг расхотелось слушать музыку. Мухаммед изнурял себя молитвами – какое-никакое, а все-таки лекарство от страха, – а в редкие свободные минуты старался устроиться поблизости от меня. Мое присутствие все еще здорово его успокаивало. Князь Влад вообще не отходил от меня ни на шаг. Один часами сидел над своими рунами и на все мои расспросы отвечал только сумрачным взглядом единственного глаза. Зато Олимпийцы пребывали в радужном настроении. В последнее время их дела пошли на лад, а все остальное их совершенно не интересовало, по крайней мере, пока.
Впрочем, Афина быстро заметила перемены.
– Что происходит, Макс? – спросила она. – Твои люди теряют свой дух. Это плохо.
– Плохо, – согласился я.
– Надо что-то делать. Прямо сейчас, пока дурные предчувствия не стали их новой привычкой. Завтра может быть поздно.
– Твоя правда, – удивленно согласился я. – Спасибо, Паллада. Но что делать-то? У тебя есть идеи?
– Тебе нужно напомнить своей армии, что у нее по-прежнему есть полководец. Люди есть люди, Макс. Ты очень хотел сделать их свободными и могущественными – настолько, чтобы они могли обойтись без тебя. И у тебя почти получилось, как это ни удивительно! Но сейчас им очень трудно. Неизвестность дышит им в затылок, земля уходит из-под ног. Будь великодушен, дай им знать, что они не одиноки! Пообещай защиту и покровительство, а если сам не веришь, что это возможно, наври с три короба, все лучше, чем ничего.
– Попробую, – вздохнул я. – Защитник из меня тот еще, конечно… Ладно, постараюсь что-нибудь наплести.
– Ты совсем не знаешь себя, Макс, – укоризненно сказала Афина. – С тех пор как я здесь, я все время чувствую себя под твоей защитой. Никогда прежде мне не доводилось испытывать это чувство, даже стоя за спиной у Зевса.
– Спасибо на добром слове.
– Но это не просто «доброе слово», а чистая правда. Если ты захочешь, все переменится, вот увидишь!
– Сначала надо бы найти того, кто сможет поднять настроение мне самому. Мне ведь тоже тревожно, Паллада. Хочешь узнать секрет? Я не желаю сражаться с чудовищами, спасать мир от гибели и уж тем более – умирать. Если уж на то пошло, сейчас я хочу сидеть в своем любимом кресле, пить чай с лимоном и смотреть по телевизору очередную серию новой комедии с Роуэном Аткинсоном – это все.
– Минута слабости может случиться у каждого. Мало ли чего тебе вдруг захотелось? Это не имеет никакого значения. Твоя сила все еще при тебе, ее нельзя выплеснуть, как суп из тарелки, поэтому будь добр, возглавь свое войско.
– Ладно, – вздохнул я. – Если ты думаешь, что так надо…
– Я не думаю, я знаю.
Остаток ночи я угробил на перемещение из тыла в авангард своей армии. Наверное, можно было совершить очередное чудо или просто одолжить у Одина его крылатого коня, но я предпочел инспекционную поездку – хотя бы потому, что я уже довольно давно не имел случая заглянуть в глаза своим волонтерам.
Мои люди не спали, поскольку давно утратили эту привычку. Они молча сидели у пылающих костров, и я видел, как их лица, осунувшиеся от внезапного предчувствия беды, начинают светиться улыбками облегчения, когда я проезжал мимо.
«Смотри и запоминай! – сурово сказал я себе. – Они больше не бормочут твое имя вместо молитвы на все случаи жизни, они уже слишком хороши, чтобы носить на груди твои изображения. Но эти люди знают, что ты – их единственный шанс удержаться на краю пропасти или – чем черт не шутит? – взлететь, вместо того чтобы катиться под откос. А может быть, даже обнаружить, что никакой пропасти нет и никогда не было. Не забывай об этом и постарайся что-нибудь придумать, черт бы тебя побрал!»
На рассвете моя поездка завершилась. Впереди простиралось совершенно пустое шоссе, залитое розовым утренним светом. Я обернулся и увидел своих спутников. Мои «генералы», хмурый, как туча, Один, весело перешептывающиеся Олимпийцы. Я не заметил, как они последовали за мной, но все к лучшему. Они были рядом, и я понял, что очень этому рад.
Мне предстояло что-то сказать своему войску, найти для них какие-то ободряющие слова – не успокоительную чепуху, которую обычно говорят обреченным на смерть, а что-то иное. Я и сам толком не знал, что именно. Теперь же я мог говорить не с абстрактным человечеством, а словно бы только со своими друзьями. А этого я и сам хотел.
– Нам всем было несладко этой ночью, – сказал я. – Знаю, что вы ощутили, когда увидели восход почти полной луны – возможно, самый последний на нашем веку, – потому что и мое сердце сжалось от тоски и тревоги. Мы дураки – нам следовало обрадоваться. Наше долгое путешествие подошло к концу, и это самая лучшая новость, на какую мы могли рассчитывать. Все становится на свои места. Мы наконец-то знаем, что у нас совсем нет времени. Но его у нас не было никогда, с самого начала. Время, которое у нас якобы есть, – самое лукавое из наваждений. Хорошо, что оно рассеялось, мы и так слишком долго позволяли ему нас дурачить. Все, что у нас есть, – это одно-единственное мгновение, и уж оно-то по-прежнему в наших руках. Это мгновение может стать минутой слабости или часом силы – все зависит только от нас. Собственно говоря, нам нечего бояться. Все будет так, как мы захотим. За последнее время вы научились множеству чудес, которые начинаются с этой нахальной магической фразы: «Все будет, как я пожелаю!» – и я бесконечно рад, что так случилось. Теперь нам придется сделать морду тяпкой, нагло посмотреть в глаза судьбе и с максимальной убедительностью повторить эту универсальную формулу. У нас должно получиться, поскольку это единственный выход – и для вас, и для меня.
