– Ладно, как скажешь. Я должен был догадаться, что такому, как ты, не нравятся чужие советы. Что ж, по крайней мере, я попытался!
– Подумайте, какие возможности перед вами открываются, – улыбнулся я. – Вы можете начать писать, как все было на самом деле, Снорри! Разве это не лучше, чем без конца переписывать чужие речи?
– Написать? Но зачем? – изумился он. – Для кого? Мир пришел к концу, и даже самому Отцу поэтов суждена гибель. Кто будет читать мои письмена?
– Скорее всего, никто. Но разве это имеет значение? Грош цена поэту, который пишет в расчете на то, что его каракули когда-нибудь будут прочитаны. Поэт пишет не для людей, и не для богов, и даже не для вечности, которая вряд ли умеет читать, а лишь потому, что обжигающие слова приходят неведомо откуда и безжалостно раздирают грудь. Или потому, что у настоящего поэта нет ничего, кроме слов, и он боится исчезнуть, если замолчит… О господи, неужели дилетант вроде меня, какой-то сопливый мальчишка, за всю свою жизнь с горем пополам зарифмовавший несколько сотен строчек, должен объяснять это такому великому скальду, как вы?
– Я тебя не понимаю, – хмуро сказал Снорри. – Я всегда писал для других людей. Для тех, кто был рядом со мной, и для тех, кто придет потом. Но я никогда не писал потому, что боялся исчезнуть. Как такое может быть?
– Значит, ты еще никогда не был поэтом, – сердито сказал я и сам сперва не заметил, что все-таки перешел с ним на «ты». Вообще-то так следовало сделать с самого начала, но почему-то этот процесс у меня всегда происходит до смешного медленно. – Что ж, у тебя еще есть шанс, используй его!
Умница Синдбад почувствовал мое настроение и зашагал быстрее, так что озадаченный моим романтическим бредом Снорри Стурулсон вскоре остался далеко позади.
– Макс, а куда мы сейчас, собственно говоря, направляемся? Надеюсь, не к рейхстагу? – насмешливо спросил Анатоль.
– Да, это было бы совсем уж неуместной пародией, – согласился я. – У меня есть идея получше. Что скажешь насчет зоопарка?
– Абсолютное безумие! – одобрил он. – Именно то, что тебе требуется, да?
– Ага. Кроме того, я надеюсь, что еще успею покормить медведей.
– Что?!
– Покормить медведей. Сколько раз был в Берлинском зоопарке, мне все время обламывали это удовольствие. То мама с папой, то служители зоопарка…
– А у тебя были мама с папой?
– Может, и были, – усмехнулся я. – По крайней мере, среди многочисленных воспоминаний, не вызывающих у меня особого доверия, есть и такие. А куда подевалась наша Дороти? Думаю, она тоже захочет покормить медведей. По-моему, она просто создана для этого занятия.
– Я тут, – откликнулась Доротея откуда-то из-за моего плеча. – Ты угадал, когда-то я очень любила кормить зверей в зоопарке.
– А почему твой замечательный носик опущен к земле? Не грусти, Дороти! Ты так хорошо держалась все это время. Не надо портить эту историю печальным финалом. Улыбнись, душа моя. Ты еще помнишь, как это делается?
– Я попробую. Мне здорово не по себе, Макс. Я ведь довольно долго жила в Берлине. Правда, в западной части, но этот район я тоже хорошо знаю. Тут неподалеку сейчас снимает квартиру мой сын… вернее, снимал. Следует употреблять прошедшее время, да? В этом городе прошла моя юность. И сейчас я вспомнила, что это было не так уж плохо.
– Что – это? Твоя юность? Вот и славно. Значит, среди твоих воспоминаний есть не только паршивые – редкостная удача! – усмехнулся я.
– Моя юность… и вообще жизнь. Рождественские свечи и запах хвои, первые листочки и цветущие крокусы весной, пицца с пеппероне и дешевое красное вино в итальянском ресторанчике возле Оперы и наша развеселая компания. Конечно, дело кончилось тем, что некоторые из нас постарели и стали занудами, обыкновенными скучными бюргерами, считающими дни до государственной пенсии, а некоторые успели вовремя умереть. Но когда-то мы вместе встречали каждый Новый год, напивались, как поросята, веселились, как сумасшедшие, думали, что любим друг друга больше жизни, и это было почти правдой. Я хочу, чтобы это повторилось, Макс. Знаю, меня посетило самое худшее настроение, совсем не то, с которым следует смотреть в глаза неизвестности, но я ничего не могу с собой поделать!
– Веселые друзья, которые превратились в занудных бюргеров? – усмехнулся я. – Да уж, есть о чем пожалеть! Зеленые листочки и прочие чудеса природы, на которые мы не обращаем никакого внимания, пока у нас не начинаются неполадки в личной жизни и мы не принимаемся озираться по сторонам в поисках хоть какого-нибудь жалкого намека на утешение… И новогодние праздники – эти дивные дни, когда люди собираются вместе, чтобы по традиции отметить наступление еще одного года их короткой и бессмысленной жизни, натужно веселясь, торопливо поедая что-нибудь не настолько омерзительное, как в будние дни. Звонят друзьям и родственникам и собираются в кучки, чтобы получить наглядные доказательства, что они нужны хоть кому-то… Ты уверена, что действительно хочешь, чтобы это все повторилось?
– Почему ты такой злой, Макс? – ошеломленно спросила она.
– А я злой? Ну наконец-то! А в каком еще настроении должен пребывать предводитель армии накануне битвы? Собирать ромашки в палисаднике? Я бы с радостью сорвал для тебя пару ромашек, Дороти, но что на это скажут Зеленые? Я ужасно боюсь с ними поссориться. Впрочем, если мне удастся замочить Мирового Змея, они меня все равно из-под земли достанут. Он же редкое животное. Он вообще существует в единственном экземпляре, во всяком случае, я очень на это надеюсь. Идемте в зоопарк, мои дорогие, там я непременно куплю вам мороженое напоследок. И не смотрите на меня так испуганно. Я безумен, но я люблю вас и требую, чтобы вы немедленно развеселились. Как думаете, может быть, нам удастся обойтись малой кровью и просто посадить Ёрмуганда в террариум? Дирекция зоопарка будет счастлива получить такой редкий экспонат. К тому же это поможет мне не рассориться с Гринписом!
– А кто он такой, этот Гринпис, с которым ты так не хочешь ссориться? – спросил Дракула. – Могущественный повелитель вроде тебя? Но почему мы до сих пор с ним не повстречались? Что, он пребывает в ином мире?
– Да нет, куда ему… Не обращай внимания на мои слова, Влад. Лучше пойди настругай своих колышков, душа моя, может, еще пригодятся.
Они отступили на несколько шагов и изумленно смотрели на меня.
– Что вы так на меня уставились? Может быть, у меня неправильно повязан галстук? Или ширинка расстегнута?
Эти нелепые предположения стали последней каплей – я расхохотался неудержимо, с удивившей меня самого яростью. Жуткая безвкусица, так смеются законченные злодеи в голливудских фильмах, а не нормальные живые люди. Но уж чем богаты, как говорится.
– Ты горишь, – наконец сказал Анатоль. – Горишь, как полено в камине, но каким-то жутким зеленым огнем.
– Разве? – удивился я. – Ну и черт со мной, горю – так горю!
Я не ощущал жара, но заметил, что окружающий меня мир стал дрожащим и расплывчатым, а все предметы приобрели зеленоватый оттенок. Но мне было наплевать, если честно!
