Страмослябские пираты то и дело появлялись в поле нашего зрения, как живые иллюстрации к рассказам моих спутников. Теперь, когда между мной и этими чудесными людьми встала невидимая, но непроницаемая стена моего «демонического» авторитета, который не допускал никакого панибратства и даже не позволял им приближаться на расстояние вытянутой руки, они наконец-то показались мне смешными и нелепыми персонажами старинных лубочных анекдотов или, скажем, немецких шванок.
Даже на пике ежевечернего бурного веселья страмослябы не попытались наладить со мной душевный контакт. И вообще они вели себя так, словно ни меня, ни их пленников нет на судне. Я почти полюбил их за это! Правда, моя новорожденная любовь к ближним подверглась серьезному испытанию, когда эти милые люди занялись хоровым пением.
– Куляймо, хрюги
[63]
, куляймо брады, ибьтую мэмэ! Куляй, Лабысло, тудой и сюдой к ибуты мэмэ…
Я зажимал уши руками, но голосовые связки пиратов были сильнее моих жалких попыток укрыться от реальности.
– У-га-га-га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ! – дружно вопили они. И проникновенно повторяли: – У-га-га-га, йоханый хряп, ибьтую мэмэ!
Этот незамысловатый текст нам пришлось выслушать раз восемьдесят, и только после этого испытания небо сжалилось и даровало мне вожделенную передышку.
* * *
– Ну что, Ронхул Маггот, теперь поболтаем? – неожиданно предложил Хэхэльф, когда на палубе стало почти тихо. Пиратские крики и пение сменились душераздирающим храпом, который, впрочем, вполне мог сойти за тишину – все познается в сравнении.
Мне-то казалось, что Хэхэльф давным-давно задремал, как и его спутники, донельзя утомленные давешним морским сражением. Я и сам уже начал было клевать носом, но, услышав голос Хэхэльфа, тут же встрепенулся.
Меня с момента знакомства распирало – не то от вопросов, не то просто от желания рассказать свою историю и как следует поплакаться на судьбу. Я отлично знаю, что нет занятия более глупого и недостойного, чем жаловаться на эту стерву, хуже может быть разве что пересказ цикла анекдотов про тещу. Но у меня была минута слабости, мне просто позарез требовалось выговориться. Да и Хэхэльф погибал от любопытства, так уж все удачно совпало.
Моя минута слабости продолжалась часа два, не меньше. Хэхэльф слушал внимательно и почти не перебивал. Я знал, что он верит каждому моему слову – не потому, что парень был доверчивым дурачком, конечно. Просто он чувствовал, что я говорю правду и только правду, словно поклялся на Библии в суде присяжных.
В результате я выложил ему все как есть. Давно уже мне не доводилось говорить столько правды о себе за один присест, не разбавляя ее художественным вымыслом.
– Да, влип ты, Ронхул! – сочувственно подытожил Хэхэльф, когда я замолчал и уставился в темноту, опустошенный собственной словоохотливостью.
Я молча кивнул и улыбнулся от облегчения: наконец-то хоть кто-то оказался способен оценить, НАСКОЛЬКО я влип.
– Ничего, выкрутишься, – оптимистически пообещал Хэхэльф.
– Твоими бы устами, дружище!
– Ты представить себе не можешь, как тебе повезло, – серьезно сказал он. – Я – не какой-нибудь там могущественный Ург и уж тем более не Вурундшундба. Но я могу помочь тебе куда больше, чем все они, вместе взятые. Мои добрые приятели на короткой ноге с тем самым Варабайбой, которого ты ищешь.
– Что?! – я ушам своим не поверил.
– Что слышал. Для того чтобы познакомиться с Варабайбой, не нужно быть таким уж великим героем. Достаточно быть своим человеком на острове Хой. А я там вырос.
– А говорил, что ты – из Инильбы на Халндойне.
– Так оно и есть. Я – четвертый из сыновей владельца замка, построенного на острове в центре озера Инильба, так что можно сказать, что я и все мое семейство – дважды островитяне. Сейчас замок вместе с островом и озером перешел к моему старшему брату. А я там родился и жил, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом я попал на Хой, к людям бунаба. Отец оставил меня там в качестве заложника: так ему было нужно. Он заключил с ними какой-то дурацкий договор. Видишь ли, когда у человека больше десятка сыновей, ему уже почти все равно, что с ними случится – одним больше, одним меньше… Впрочем, все к лучшему. Я вырос среди бунаба, стал там своим и могу сказать тебе, положив руку на сердце: когда я смотрю на своих братьев, воспитанных в родительском доме, я понимаю, как мне повезло.
– Пока я не оказался в камине у Таонкрахта, я тоже полагал, что абсолютно все, что со мной когда-либо случалось, к лучшему, – печально сказал я.
– Эй, Ронхул, я уже понял, что ты хочешь вернуться домой, – мягко сказал Хэхэльф. – И хватит на эту тему. Тебе еще не надоело сидеть с такой унылой рожей?
– Надоело.
– Ну вот и не сиди. С таким настроением, как у тебя, хорошо вешаться, а не дела делать. Ты меня здорово выручил. Насколько я знаю, из Страмодубов быстро не сбежишь. Я застрял бы там на несколько лет, поэтому теперь могу считать себя богачом, словно получил эти несколько лет в подарок. Будет справедливо, если я потрачу небольшую долю этого богатства на твои дела, а потом займусь своими. Ничего, все успеется! Доставлю тебя на Хой, поработаю переводчиком. Вот увидишь, все будет хорошо. Старый ндана-акуса
[64]
Вару-Чару, один из тамошних правителей, принимает меня, как родного сына. Да оно почти так и есть: я вырос в его семье, и старик сам учил меня держать в руках и палицу гуки-драбаки, и лук со стрелами, и флейту ута… Узнаешь, что такое бунабское гостеприимство. Вообще-то бунаба – народ суровый и своеобразный. Одни считают их жестокими и бесчеловечными вояками, другие – лукавыми торгашами, третьи и вовсе – вздорными суеверными варварами. Но поверь мне, бунаба – удивительные существа. Можешь представить себе людей, которые живут в дружбе с сотворившим их богом?
– Не могу, – честно признался я.
– Ну вот, – веско сказал Хэхэльф. – А они так и живут. Именно в дружбе, заметь! Варабайба не требует от них ни поклонения, ни даже послушания, ни тем паче каких-то жертв. А иногда на досуге он учит их замечательным вещам. Каждый бунаба – немножко колдун, каждый бунабский колдун – непременно поэт, и каждый бунабский воин способен прослезиться, услышав печальную мелодию. Варабайба научил их не просто ходить по земле, а каждый день заново удивляться красоте мира. А они научили этому меня, и я им по сей день благодарен.
– Замечательный он мужик, этот твой Варабайба, хоть и бог! – искренне сказал я. – И бунаба, если верить твоим словам, – лучшие из людей.
– Ну вот, и я о том же. Знаешь, я часами могу расхваливать своих друзей бунаба и сотворившего их бога, но лучше воздержусь. Сам все увидишь.
