Атрет вошел в помещения под палубой, которые были даже еще меньше, чем его камера в лудусе. В его каюте пахло деревом и смолой, а не камнем и соломой. Атрет вошел в нее и снял свою накидку.
— Мы отплываем через несколько часов, — сказал ему Серт. — Отдыхай. Потом пришлю к тебе кого–нибудь из стражников, чтобы ты взглянул в последний раз на Рим и на тех, кто тебя здесь любит.
Атрет холодно посмотрел на него.
— В Риме я уже повидал все, что хотел.
Серт улыбнулся.
— Увидишь теперь, как красив Ефес.
Когда Серт ушел, Атрет сел на узкую скамью. Откинув голову назад, он попытался мысленно представить себе родные места.
Но не смог.
Вместо этого перед его глазами стоял молодой германский воин.
* * *
Феба позвала Хадассу в перистиль.
— Сядь, — сказала ей Феба, освобождая место рядом с собой на мраморной скамье. Когда Хадасса села, Феба показала ей небольшой кусок пергамента. — Кай умер. Умер сегодня, рано утром. Децим уже ушел, чтобы помочь Юлии организовать погребение. — Взглянув на Хадассу грустными глазами, она добавила: — Ты ей скоро понадобишься.
Хадасса тут же подумала о том, что ей теперь придется расстаться с Марком. При этой мысли у нее екнуло сердце. Значит, на то Божья воля. Значит, Божья воля такова, что Хадассе нельзя больше здесь оставаться. Она не могла дать Марку того, чего он хотел, — и это относилось к любому мужчине, кроме того единственного, за которого ей суждено будет когда–нибудь выйти замуж, если замужество вообще будет Божьей волей в ее жизни. Наверное, именно таким образом Господь хочет уберечь ее от самой себя; Хадасса уже не могла отрицать того факта, что Марк прикоснулся к ней, того греха, который теперь был на ней. Она забыла Бога… Она забыла все, кроме тех сумасшедших чувств, которые тогда переполняли ее.
— Я отправлюсь к Юлии, как только ты скажешь, моя госпожа.
Феба кивнула. Однако, вместо того чтобы чувствовать удовлетворение, она испытывала некую тревогу.
— Мне кажется, что Юлию просто преследуют трагедии, не дают ей покоя. Сначала Клавдий, потом она теряет ребенка, а теперь и своего второго мужа.
Хадасса опустила голову, вспомнив о ребенке Юлии, похороненном в саду.
— Наверное, я была недостаточно чуткой по отношению к Юлии, — сказала Феба и встала. Она пошла по дорожке в сад. Хадасса пошла за ней. Феба остановилась возле клумбы и провела пальцами по лепесткам цветов. Обернувшись к Хадассе, она улыбнулась. — Нам было хорошо вместе, Хадасса. Мы обе любим цветы, так ведь?
Когда Феба выпрямилась, улыбка исчезла с ее лица. Она подошла к ближайшей мраморной скамье и села.
— Болезнь твоего хозяина прогрессирует. Он изо всех сил пытается скрыть это от меня, но я это знаю. Иногда в его глазах видна такая боль… — Феба отвернулась, стараясь скрыть слезы. — Он столько лет был одержим своей работой. Я все время ревновала его, поскольку работа отнимала у него большую часть времени и мыслей. Казалось, работа значила для него гораздо больше, чем я и дети.
Феба взглянула на Хадассу и жестом пригласила ее сесть.
— Болезнь сильно изменила его. Он стал таким беспокойным. Как–то он сказал мне, что на самом деле все то, что он делал, не так важно, как ему казалось, и недолговечно. Все его дела, по сути, оказались напрасными. Единственные минуты, когда он обретает покой, — это минуты, когда ты поешь ему.
— Наверное, это не столько от музыки, сколько от истины, моя госпожа.
Феба посмотрела на нее.
— Истины?
— Истины о том, что Бог любит его и хочет, чтобы он обратился к Нему за утешением.
— Зачем иудейскому Богу заботиться о римлянине?
— Бог заботится обо всех. Все люди сотворены Им, но только те, кто верит в Него, становятся Его детьми и сонаследниками Его Сына.
Феба наклонилась вперед и повернулась на голос, раздавшийся в саду. Марк был дома.
— Мама! — Он подошел к Фебе. — Я только что узнал о Кае, — сказал он, мельком взглянув на Хадассу.
Феба положила свою руку на руку Хадассы.
— Можешь идти, — сказала ей Феба. Потом она снова повернулась к Марку и обратила внимание, как он смотрит вслед поспешно удаляющейся девушке. Было видно, как заиграли мышцы его лица. Феба слегка нахмурилась. — Когда мы получили это известие, отец сразу отправился к Юлии.
Марк сел рядом с ней на скамью.
— Не отсылай Хадассу к ней обратно.
Удивившись, Феба внимательно посмотрела сыну в глаза.
— Я и сама не хочу отсылать ее, Марк, но, боюсь, я ничего не могу здесь поделать. — Феба посмотрела на него пристальнее. — Хадасса принадлежит твоей сестре.
Марк заметил, как внимательно мать изучает его, и отвернулся, думая о том, не стоит ли рассказать ей, как Хадасса приняла на себя побои, предназначавшиеся Юлии, и едва не умерла. Если он расскажет, мать наверняка передумает, но Юлия ему этого никогда не простит. Марку совсем не хотелось обижать сестру, но, с другой стороны, он хотел, чтобы Хадасса была здесь, рядом с ним. Он знал круг друзей, который образовался у Юлии, с тех пор как она вышла замуж за Кая. Он знал также, что они думают о христианах.
— У Юлии и без того достаточно личных служанок, мама. Если она просит Хадассу, пошли ей вместо нее Витию.
— Я уже тоже об этом подумала, — призналась Феба. — Но не мне здесь принимать решение, Марк. — Она дотронулась до его плеча. — Попробуй поговорить с отцом.
Децим вернулся на виллу ближе к вечеру. Сделаны были все приготовления к тому, чтобы похоронить Кая в катакомбах, за пределами городских стен. Римский закон запрещал хоронить людей в черте города, даже если для захоронений хватало места на территории частной виллы. Феба отправилась к Юлии, чтобы провести с ней вечер; Марк уже был у нее днем. Дециму показалось, что его дочь на удивление спокойна в такой трагической ситуации. Кай был молодым и полным сил человеком. Лихорадка убила его в считанные недели.
Теперь Децим отдыхал, и Енох принес ему вина. В помещении было прохладно, и Децим приказал ему наполнить жаровню дровами. Вошел Марк.
— Она слишком хорошо держится для молодой вдовы, тебе не кажется? — сказал Марк, откинувшись на диване и без особого интереса глядя на рабов, занятых приготовлением ужина.
— Наверное, она просто в шоке, — сказал Децим, выбирая себе кусок говядины, но чувствуя при этом, что у него совершенно нет аппетита.
Марк сжал губы. Он подумал о том, что его сестра либо в шоке, либо в большой радости, но оставил свои мысли при себе. Мать и отец ничего не знали о взрывах ревности и ярости Кая. Юлия так искусно научилась хранить тайны, что Марк и сам никогда не узнал бы об этом, если бы не увидел раны на спине Хадассы и не заговорил на эту тему с сестрой. Пожалуй, не стоило зря разжигать лишние страсти; по крайней мере, боги оказались милостивы.
