Децим пил ее отвратительные отвары и ел какие–то горькие травы, которые она ему предписывала, но они вовсе не приводили к гармонии и равновесию в организме, как обещала Колумбелла. От них ему не становилось хуже, но и не было лучше.
Марк возил отца в бани, где он сидел в очищающей воде, а также познакомил его с массажистом Оронтом, о котором говорили, что люди выздоравливают от одного его прикосновения. Оронт утверждал, что массаж обладает целительной силой. Когда не помогло и это, Юлия пришла к Дециму и сказала, что, по словам Калабы, он может вылечить сам себя, если только обратится к источнику своего воображения и сознания. Она брала его за руку и уверяла в том, что если он сосредоточится и представит себя здоровым человеком, то он действительно станет таковым. Децим едва не плакал, поскольку она сама не понимала, как жестоко она с ним поступает, — ведь ее слова были косвенным намеком на то, что он сам виноват в своей болезни и в том, что у него нет сил ее преодолеть, потому что он затрачивал на борьбу всю свою волю.
С каждым визитом Юлии Децим видел в ее глазах растущее разочарование и едва уловимый укор и знал, что она была просто убеждена в отсутствии у него «веры», необходимой для исцеления.
— Попробуй это, — сказала она однажды и повесила ему на шею украшение из сердолика. — Оно мне очень дорого. Оно обладает силой богов, и если ты подчинишься этой силе, то обретешь исцеление. — Голос у нее был нарочито бодрым, но в следующую секунду ее глаза наполнились слезами, и она упала ему на грудь. — О папа…
После этого ее визиты к отцу стали более редкими и кратковременными.
Децим совершенно не сердился на нее. У красивой молодой женщины умирающий человек не мог вызывать ничего, кроме чувства угнетенности. А может быть, он просто был для нее суровым напоминанием о том, что она тоже смертна.
Почему он никак не мог умереть и распрощаться со всей этой жизнью? Сколько раз он подумывал о самоубийстве, чтобы избавиться от терзающей его боли. Он знал, что вся семья страдает из–за него, и больше всех Феба. Но когда наступал момент привести свое решение в действие, Децим вдруг начинал чувствовать, что его тянет к жизни. Каждый миг жизни, какой бы болью он ни был наполнен, становился для него по–настоящему драгоценным. Он любил свою жену. Он любил сына и дочь. Желание уйти из жизни было продиктовано эгоистичными мотивами, поскольку в этом желании не было любви, — но сделать этого он не мог. И он знал, почему.
Он боялся.
Давным–давно он утратил веру в богов. Он не видел от них ни помощи, ни угрозы. Но впереди Децим видел только тьму, мрак и вечность в непонятной пустоте, и от этого ему становилось страшно. Он не торопился впадать в забвение, однако оно потихоньку тянуло его к себе. С каждым днем он чувствовал, как жизнь постепенно покидает его.
Феба тоже видела это, и ей тоже было страшно.
Постоянно наблюдая за мужем, Феба чувствовала его внутреннюю борьбу и страдала, как и он. Она обращалась ко всем специалистам и испробовала все средства, и вот теперь ей осталось лишь беспомощно смотреть, как он борется с непрекращающейся болью, борется за свою жизнь. Феба пыталась доставить мужу хоть какое–то облегчение, давая ему сильные дозы мака или мандрагоры. Затем она брала его за руку и сидела рядом, пока он спал. Иногда она уходила и садилась в какой–нибудь альков, чтобы никто ее не видел, и плакала до тех пор, пока не выплакивала все слезы.
Что она сделала плохого? Что она могла сделать, чтобы исправить ситуацию? Она молилась всем богам, которых только знала, давала щедрые пожертвования, постилась, размышляла. В сердце своем она отчаянно искала ответы на свои вопросы, но по–прежнему ей приходилось наблюдать за тем, как человек, которого она любила, с тех пор как впервые увидела его еще совсем юной девочкой, человек, который дал ей детей, любовь и удивительную жизнь, медленно и мучительно умирал.
Иногда, в тишине ночи, когда безмолвие было таким тягостным, что звенело в ушах, Феба ложилась как можно ближе к Дециму и держала его за руку. Потом она начинала отчаянно молиться, но не своим богам, а невидимому Богу юной рабыни.
* * *
Атрет встал со своей каменной скамьи, когда дверь его камеры открылась и на пороге в освещенном факелами коридоре показалась Хадасса. Они вместе вышли за пределы лудуса, оба молчали. Атрет чувствовал, как в нем закипает гнев. Где Юлия устроила ему встречу на этот раз? В гостинице? В хранилище, на вилле брата? На пиру, где они могли уединиться в отдельной комнате? Он сжал губы.
Каждый раз, когда Юлия вызывала Атрета таким образом, он снова и снова чувствовал унижение. И только когда она оказывалась в его объятиях, умоляя его любить ее, гордость вновь возвращалась к нему. Но позднее, когда он оказывался в своей камере, оставаясь наедине со своими мыслями, он опять ненавидел самого себя.
Вчера Серт сказал ему, что зрелища, посвященные Либералиям, состоятся через две недели. Запланированы и смертельные поединки. Начнут сражаться двенадцать пар, победитель получит свободу. Атрет понимал, что пришло его время, и этот шанс может оказаться его последней надеждой.
Атрет решил, что, если он победит в этих поединках и получит свободу, его никто не заставит снова прийти к Юлии. Пусть она сама к нему придет! Он купит виллу на центральной улице и пошлет за Юлией слугу, как она сейчас послала за ним Хадассу.
За последние три года Атрет скопил достаточно денег, для того чтобы безбедно жить в Ефесе или отправиться обратно в Германию и снова стать достойным вождем хаттов. Полгода назад у него на этот счет не возникало никаких сомнений. Он даже и не помышлял тогда о том, чтобы остаться в Ефесе. Но теперь в его жизни появилась Юлия.
Атрет вспомнил те грубые жилища, в которых жили его соплеменники, и сравнил их с роскошными мраморными залами виллы, в которой жила Юлия, и задумался о том, что ему делать. Поскольку Юлия была его женщиной, в его племени ей оказывали бы надлежащие почести, но сможет ли она приспособиться к той жизни, которая была известна ему?
И захочет ли она приспособиться к такой жизни?
Хадасса тем временем повела его вверх, по какой–то незнакомой улице. Она шла медленнее обычного, и по выражению ее лица можно было судить, что она чем–то обеспокоена. У извилистой мраморной лестницы, ведущей к какой–то вилле наверху, она остановилась.
— Она ждет тебя там, — сказала она и, указав наверх, отошла в сторону.
— Это, наверное, еще одна гостиница. Или еще одна вилла ее брата?
— Нет, мой господин. Эта вилла принадлежит Калабе Фонтанее. Моя госпожа называет ее своей лучшей подругой.
В том, как Хадасса говорила, было что–то невысказанное. Атрет с любопытством посмотрел на нее.
— Войдешь в нижнюю дверь, — сказала она, прежде чем он успел о чем–нибудь ее спросить. Испытывая желание скорее увидеть Юлию, Атрет решил забыть о неловкости. Он смело пошел вверх по ступеням.
Дверь была открыта. Он вошел и оказался в коридоре, в который выходили складские помещения; в конце коридора была лестница. Это напомнило ему об одной из предыдущих встреч с Юлией; значит, она ждала его.
