Марк сел рядом с ней. Он чувствовал, как она волнуется.
— Что случилось, Юлия?
— Ничего, кроме того, что я хочу, чтобы все между нами было, как прежде. Я хочу вернуться к той жизни, какая была у нас в Риме, еще до того, как я вышла за Клавдия, до того, как кто–то встал между нами. Ты помнишь, Марк, как ты впервые привел меня на зрелища? Мне тогда было так весело. Я была таким ребенком. Ты смеялся надо мной, потому что меня тогда легко было смутить. — Она невольно улыбнулась от воспоминаний.
— Однако ты быстро ко всему привыкла, — грубовато заметил Марк, усмехнувшись.
— Да, и ты мной гордился. Ты еще сказал, что я настоящая римлянка. Помнишь?
— Да, я помню.
— Все будет по–прежнему, Марк. Обещаю тебе. С завтрашнего дня мы забудем все, что было между нами потом. Мы забудем всех, кто нас обидел.
Слегка нахмурившись, Марк прикоснулся к ее щеке. Он вспомнил о Кае и об Атрете. Юлия никогда не упоминала ни об одном из них, но он знал, что оба оставили в ее душе раны, глубокие раны, которые она скрывала даже от него.
— Ты любишь меня, Марк? — спросила Юлия, и в ее глазах отразилась ревность.
— Да, конечно.
Но Юлия видела, что эта любовь была уже не такой, как когда–то. Лицо брата стало каким–то настороженным, в нем отражалась какая–то боль. Но скоро все изменится. Сегодняшний день уничтожит прошлое и исцелит его раны — и ее тоже.
— Ты единственный человек, на которого я могу положиться, Марк, — сказала Юлия и взяла его за руку. — Ты единственный человек, который любит меня, что бы я ни делала. Другие только встают у нас на пути и хотят все изменить. Пусть же они получают свое. Нам с ними не по пути.
— Но я никогда не переставал любить тебя, Юлия.
— Возможно, ты и прав, но между нами многое изменилось. И это произошло по вине других людей. Я видела, как ты иногда смотрел на меня: как будто я стала для тебя совсем чужой. Но ты же знаешь меня, Марк. Ты знаешь меня так же хорошо, как самого себя. Мы с тобой практически одинаковы, две горошины из одного стручка. Ты просто забыл об этом.
Ее рука была холодной и твердой.
— Что случилось, Юлия? — повторил Марк, глядя на нее тревожным взглядом.
— Ничего, — сказала она. — Все хорошо. Или будет хорошо. Я в этом просто уверена.
— В чем?
— У меня для тебя сюрприз, Марк.
— Какой сюрприз?
Она засмеялась.
— Ну уж нет. Сейчас я тебе ничего не скажу. Подожди, и все увидишь. Правда, Калаба?
Калаба слегка улыбнулась своими холодными черными глазами.
— Зрелища уже начались, Юлия.
— О, да, — увлеченно сказала Юлия, еще крепче сжав в своей руке руку Марка. — Да, зрелища начались. Давай смотреть, Марк. Сейчас увидишь, что я тебе приготовила.
Марка охватило ужасное предчувствие.
— Что ты сделала? — спросил он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос оставался спокойным и твердым.
— Смотри! — сказала Юлия, указывая правой рукой. — Открывают ворота. Видишь их? Грязные, вонючие твари. Они заслужили смерти. Все до единого. Смотри! Видишь? Христиане!
Чувствуя, как сердце у него подпрыгнуло, Марк смотрел, как на арену выходят отвыкшие от солнечного света узники.
О боги!..
Даже издали он сразу узнал Хадассу. Ему казалось, что сейчас у него остановится сердце.
— Нет! — закричал он, но его крик в реве толпы был подобен шепоту. Марк не хотел верить своим глазам.
— Да! Это Хадасса, — сказала Юлия, увидев, как побледнел ее брат. — И сейчас она получит то, что заслуживает.
Марк смотрел, как Хадасса спокойно шла впереди, а за ней шли остальные узники.
— Что ты натворила, Юлия?!
— Я слышала, что она тебе сказала! Я слышала, как она отвергла твою любовь. Она поставила своего Бога выше тебя, и ты сказал, что пусть она остается со своим Богом. Вот она сейчас и отправится к Нему.
— Неужели это ты? — в голосе Марка были отчаяние и ненависть. Он вырвал свою руку из объятий Юлии, ему хотелось ударить сестру. — Что она тебе сделала?
— Она сама этого хотела. Я взяла ее с собой на пир к Вителлию.
— Ты же знаешь, что Вителлий ненавидит иудеев!
— Да, ненавидит, и правильно делает. Потому что это самый мерзкий народ на земле! Ты бы видел, сколько в них гордости. Они становятся непокорными уже в утробе матери. И она не отреклась. Я видела это. Я сама это видела! Она стояла передо мной и смотрела на меня такими томными, грустными глазками, как будто жалела меня.
— Но она же спасла тебе жизнь! Или ты забыла, как Кай едва не убил тебя? И после этого ты отправляешь ее на смерть?
— Она рабыня, Марк. И когда она меня защищала, она лишь делала то, что должна была делать. Мне что, благодарить ее за это? Да ее жизнь и гроша ломаного не стоит.
Марк почувствовал, как в нем нарастает такое отчаяние, что он едва мог дышать.
— Ее жизнь — для меня все! Я люблю ее! — закричал он.
Тут толпа дико взревела, Марк повернулся и увидел, что на арену вышли львы. Он вскочил на ноги.
— Нет! Она ни в чем не виновата! Она не причинила никому зла!
— Никому? — Юлия встала рядом с ним, схватив его за руку. — Она поставила своего Бога выше тебя. Она поставила своего Бога выше Рима! Она — смрад для моих ноздрей, заноза в моем теле, и я хочу уничтожить ее, чтобы она исчезла с лица земли. Я ненавижу ее! Ты слышишь? — Она повернулась к арене. — Да! Отгоните львов от стены!
— Нет! — Марк отшвырнул Юлию. — Хадасса, назад! Наза–а–ад!
— Отгоните львов от стены! — закричала Юлия с еще большим остервенением.
— Нет! — продолжал кричать Марк, отталкивая вцепившуюся в него сестру. — Хадасса, вернись назад!
Рев толпы стал еще громче, когда Хадасса спокойно пошла к центру арены. Львица пригнулась. Хадасса медленно раскинула руки в стороны и подняла их вверх, как будто приветствуя дикое животное, которое уже мчалось на нее.
— Не–е–ет! — снова закричал Марк, и его лицо исказилось от страха и боли, когда он увидел, как львица сбила девушку с ног. В этот момент он отвернулся — и почувствовал, что в нем как будто что–то умерло.
— Все! — победоносно воскликнула Юлия. — Все кончено!
По трибунам пронесся неудержимый гул восторга. Зарычали другие львы. Раздались крики страха и боли, и кто–то возле Марка засмеялся: «Смотри, как они разбегаются!» — другой вторил ему: «А ты глянь, как эти львы дерутся за первую девчонку!».
И в этот момент Бог ответил на молитву Хадассы.
Марк снова повернулся к арене, и его глаза вдруг открылись, когда он уставился на Хадассу, лежавшую на песке, на ее изорванную и окровавленную тунику. Над ее телом дрались две львицы, раздирая друг друга своими когтями. Одна вцепилась зубами в ногу Хадассы и пыталась оттащить ее в сторону. Другая снова напала на первую.
