Марк посмотрел на выражение лица сестры и засмеялся. Келер всегда гордился своим телом, и ему доставляло наслаждение показать его беснующейся толпе — все, что они хотели увидеть. Марк усмехнулся.
— Ну, что? — произнес он со всей бестактностью старшего брата. — Ты хорошо его разглядела?
— Мог бы предупредить меня заранее!
— Хотел сделать сюрприз…
— Я терпеть не могу, когда ты надо мной смеешься, Марк, — наклонив голову, она отвернулась. Женщины продолжали вопить так громко, что ей казалось, у нее вот–вот разболится голова. Что там еще делал этот ужасный гладиатор? Наконец понемногу зрителя стали успокаиваться и рассаживаться по местам. Юлия снова увидела Келера, который уходил от них. Он присоединился к другим гладиаторам, которые, стоя перед императорской ложей, подняли вверх правые руки и произнесли ритуальное гладиаторское приветствие.
— «Ave, Imperator, morituri te salutant!» — «Славься, император, идущие на смерть приветствуют тебя!»
Несмотря на все то, что говорила Октавия, Юлия вовсе не находила Келера красивым. У него не было нескольких зубов, и у него был ужасный шрам на бедре, а еще один проходил по лицу. Но было в нем что–то такое, от чего ее сердце начинало учащенно биться, а во рту пересыхало. Сидя рядом со своим братом, который следил за ней и был ею недоволен, Юлия испытывала неловкость. Вдобавок ко всему, какой–то молодой человек, сидящий несколькими рядами ниже, все время смотрел на нее, и от выражения его глаз у нее холодело внутри.
— Ты, кажется, покраснела, Юлия.
— Я тебя ненавижу, Марк! — произнесла она, едва сдерживая слезы гнева. — Я тебя ненавижу, когда ты надо мной смеешься!
Видя ее ярость, Марк слегка приподнял брови. Наверное, он стал слишком равнодушным ко всему тому, что показывали бустарии, или смертники, как их еще называли. Его уже ничто не удивляло, тогда как Юлию все приводило либо в восторг, либо в состояние шока. Он сжал ее руку в своей.
— Извини, — искренне сказал он сестре. — Глубоко вздохни и успокойся. Просто я, наверное, настолько привык ко всем этим спектаклям, что они меня уже не шокируют.
— Я не шокирована, — ответила она, — Но если ты еще раз надо мной посмеешься, то я расскажу матери и отцу о том, что ты привел меня сюда против моей воли!
Ее заносчивый тон и смехотворные угрозы стали выводить из терпения даже его. Юлия последние два года только и делала, что упрашивала брата взять ее с собой на зрелища. Марк посмотрел на нее прищуренным, сардоническим взглядом.
— Если будешь вести себя как последний избалованный ребенок, я немедленно уведу тебя домой!
Она увидела, что он не шутит. Губы у нее разжались, и на темные глаза стали наворачиваться слезы.
Марк проклял все на свете. Ему был очень хорошо известен этот взгляд сестры, и он знал, что еще немного, и она просто разрыдается, и он будет выглядеть как последний хам, способный унизить такую хрупкую девочку.
— Если ты сейчас разревешься, ты сделаешь всю нашу семью посмешищем Рима, и тогда, клянусь, больше я никогда не возьму тебя на зрелища.
Юлия сдержала слезы и свой протест. Отвернувшись, она напрягла все силы, чтобы обуздать свои эмоции. Временами Марк бывал очень жесток. Было хорошо, когда он над ней подтрунивал, но если она защищалась, он угрожал, что отправит ее домой. Она сжала руки.
Марк понаблюдал за ней с минуту, затем нахмурился. Он так хотел показать ей любимое развлечение римлян. Юлию можно было легко увлечь, она сразу приходила в восторг от всего нового, но все же она не была похожа на тех женщин, которые впадали в самую настоящую истерию.
Видя, как брат ее изучает, Юлия сжала губы. Если он ждет извинений, то ждать ему придется вечно. Он не заслужил этого, насмехаясь над ней.
— Я буду вести себя как положено, Марк, — сказала она очень серьезно, — и тебя не опозорю.
Здравый смысл подсказывал Марку, что лучше ему увести ее домой, пока не началось кровопролитие. Да, она рассердится на него, несколько дней не будет с ним разговаривать… Но Марк все же отбросил эту идею. Ему не хотелось разочаровать сестру. Она ведь так долго этого ждала. Наверняка она получит здесь самые эмоциональные переживания.
Он снова сжал ее руку в своей.
— Если тебе станет здесь невыносимо, мы уйдем, — сказал он совершенно серьезным тоном.
Она почувствовала огромное облегчение.
— О, вовсе нет, Марк, клянусь тебе. — Она взяла его за руку. Наклонившись к нему, она посмотрела вокруг с широкой улыбкой. — Ты не пожалеешь, что привел меня сюда. Я даже не вздрогну, когда Келер кому–нибудь перережет горло.
Затрубили трубы, возвещающие о том, что наступает второй этап бескровных представлений, предназначенных для «разогрева» публики. Однако Юлии понравились пегнарии, или шутливые борцы. Она аплодировала, выкрикивала какие–то реплики в адрес выступающих, привлекая внимание более опытных зрителей, которые в этот момент смотрели не столько на арену, сколько на нее. Вышедшие позднее лузории уже сражались всерьез, но не могли нанести друг другу серьезные повреждения своим деревянным оружием.
Солнце уже было высоко и палило вовсю. На арене не было ни ветерка, и Марк увидел, как пот выступил на бледном лбу Юлии.
Он дотронулся до ее руки и почувствовал, что она холодная.
— Надо купить вина, — сказал он, обеспокоенный тем, что сестра от жары может упасть в обморок. Ей нужно было что–нибудь попить и посидеть в тени. Его настолько заняли текущие заботы, что он просто не успел как следует подготовиться к зрелищу. Обычно Аррия брала с собой вина, еды и раба, который держал над ней навес от солнца. — Оставайся здесь и ни с кем не разговаривай.
Спустя несколько минут место Марка занял молодой римлянин, который все время смотрел на нее.
— Твой возлюбленный оставил тебя, — сказал он ей на греческом.
— Мой брат меня не оставил, — высокомерно ответила она, и ее щеки при этом загорелись, — он просто вышел купить вина и скоро вернется.
— Твой брат, — сказал он, обрадовавшись. — Я Никанор из Капуи. А ты?..
— Юлия, — медленно произнесла она, помня о том, что ей велел Марк, но при этом испытывая жгучее желание поделиться с Октавией как можно большим количеством впечатлений.
— У тебя прекрасные глаза. От таких глаз любой мужчина может потерять голову.
Юлия покраснела, а сердце забилось чаще. Всю ее бросило в жар от смущения. Судя по одежде, юноша не принадлежал ее классу, но именно его простота и приводила ее в восторг. Глаза у него были карие, с длинными ресницами, губы полные и чувственные.
— Мой брат запретил мне с кем–либо разговаривать, — сказала она, снова вздернув подбородок.
— Твой брат мудрый человек. Здесь много людей, которые были бы не прочь соблазнить такую юную и прекрасную особу, как ты, — его глубокий голос стал ласковее, когда он добавил: — Ты настоящая дочь Афродиты.
