— Мой господин, — начал Енох, — я вернулся с семью рабами, которых ты можешь посмотреть.
— Галлы?
— Нет, мой господин. Галлов на рынке не было. Не было и британцев. — Он надеялся, что глаза и выражение лица не выдадут его лжи. — Они из Иудеи, мой господин, — сказал он и увидел, как губы хозяина сжимаются в тонкую суровую линию.
— Иудеи — самый грязный народ в империи, и ты осмелился привести их в мой дом?
— Но ведь Енох тоже иудей, — неожиданно раздался голос улыбающейся Фебы, — и он нам преданно служит уже пятнадцать лет.
Енох возблагодарил Бога за то, что она оказалась рядом.
— В данном случае он послужил самому себе, — сказал Децим, пристально смотря на своего управляющего холодным взглядом. Если этот раб хочет защитить себя, значит, сейчас он должен покривить душой и смолчать. — Они годятся для тяжелой работы?
— Нет, мой господин, — совершенно искренне ответил Енох, — но для прислуживания на пирах и отдыхе они вполне годятся.
— У меня нет ни времени, ни желания плодить здесь бунтовщиков.
Феба дотронулась до руки мужа.
— Децим, может быть, возьмешь хоть кого–нибудь из сострадания? — произнесла она мягким голосом. — Они ведь его соотечественники. Енох все время преданно служит нам. По крайней мере, не такой уж большой труд посмотреть на них и решить, годятся они нам или нет.
— О боги! — произнес Децим, глубоко вздохнув при виде только что прибывших рабов. Ему доводилось видеть многих пленных из множества стран, но никогда он еще не видел таких слабых, беспомощных людей, как эти, выжившие после разрушения Иерусалима.
— О! — только и произнесла Феба, и ее нежное сердце было тронуто жалостью к этим несчастным. — Для арены они не годятся, мой господин, но клянусь моим Богом, они будут служить тебе так, как это делаю я, — сказал Енох.
— А эта немного постарше Юлии, — сказала Феба, когда ее внимание привлекла молодая девушка, чьи темные глаза были полны страдания и познания в жизни многого из того, что словами объяснить невозможно. — Смотри, какая девушка, Децим, — тихо сказала Феба. — Что бы ты ни решил насчет остальных, но вот ее я хочу взять.
Он слегка удивился и посмотрел на жену.
— Зачем она тебе?
— Пусть прислуживает Юлии.
— Юлии? Для Юлии она не годится.
— Положись на меня, Децим. Прошу тебя. Эта девушка будет очень хорошо служить Юлии.
Децим еще раз внимательно оглядел девушку, задумавшись, что же в ней привлекло его жену, что заставило Фебу выбрать ее из всех остальных. Да, Феба какое–то время искала прислугу для дочери. Ей было представлено больше десятка рабынь, но ни одна из них Фебе не приглянулась. И вот теперь, недолго думая, она выбирает истощенную молодую иудейку, которая так ужасна, что и словами не выразить, — не иначе как дочь какого–нибудь ненавистного зилота.
Тут во двор смеющиеся и радостно возбужденные вошли Марк с Юлией. Увидев рабов, они притихли. Марк оглядел всех без особого восторга.
— У нас тут гости из Иудеи? — сказал он ироничным я удивленным голосом. — И что им тут надо?
— Мне нужны рабы для работы в имении.
— А я думал, ты предпочитаешь галлов и британцев.
Децим пропустил его слова мимо ушей и повелел Еноху отправить шестерых мужчин в загородное имение на Апеннинах, добавив: — А эта девушка останется здесь.
— Ты действительно купил их? — Марк был удивлен не на шутку. — И ее тоже? — добавил он, едва взглянув на девушку. — Никогда не знал за тобой привычки транжирить деньги, отец.
— Девушка будет служить Юлии, — сказала Феба.
Юлия посмотрела на девушку и снова повернулась к матери.
— Нет, мама, не шути так! Посмотри, какая она страшная. А я не хочу, чтобы у меня были страшные служанки! Я хочу служанку, как у Олимпии.
— Такой служанки у тебя не будет. Рабыня у Олимпии, может быть, и красивая, но только чересчур надменная и все время врет. Такой рабыне ничего нельзя доверить.
— Тогда Витию! Почему Вития не может мне служить?
— Вития тебе служить не будет, — твердым голосом сказала Феба.
Марк криво улыбнулся. Он прекрасно понимал, почему его мать ни за что не хотела, чтобы Вития служила Юлии, и догадывался, почему она хотела оставить у себя именно эту рабыню. Его губы скривились в усмешке. Иудейская мораль его не прельщала, но если у сестры будет рабыня, которая будет ей прислуживать и оберегать ее, это будет забавно.
— Как тебя зовут, дитя? — спросила Феба добрым и мягким голосом.
— Хадасса, моя госпожа, — тихо ответила девушка, устыдившись насмешливого взгляда молодого римлянина и капризного протеста молодой девушки. От разговора этих людей зависела вся ее дальнейшая жизнь. Она невольно сложила перед собой руки и опустила глаза, прекрасно понимая, что, если хозяйка дома не настоит на своем и ее отправят на рынок рабов, ее ждет смерть на арене.
— Да вы только посмотрите на нее, — разочарованно сказала Юлия. — Волосы обрезаны, будто это мальчишка какой–то, а тощая какая!..
— Покормить ее надо будет, вот и поправится, а волосы снова отрастут, — спокойно парировала Феба.
— Мама, но это нечестно. Я и сама уже могу выбирать себе служанок. Октавия так и делает. И ей прислуживает эфиопка, чей отец был вождем племени.
Марк рассмеялся.
— Ну, скажешь Октавии, что это родственница царицы Вереники.
Юлия вздохнула.
— Так она и поверит. Октавия только глянет на нее и сразу поймет, что она не может быть родственницей женщины, завоевавшей сердце Тита.
— Ну, тогда скажи ей, что твоя рабыня — дочь первосвященника. Или скажи, что она родилась пророчицей своего невидимого Бога и может предсказывать будущее.
Хадасса взглянула на молодого римлянина. Он был очень красив. Черные волосы были коротко пострижены и кудрями спадали ему на лоб. Широкоплечий, с узкой талией, он был одет в белую тунику, опоясанную прекрасно выполненным кожаным с золотом поясом. Кожаные ремни дорогих сандалий плотно облегали его мускулистые ноги. Руки у него были сильными и красивыми, на указательном пальце сверкал золотой перстень с печатью. Казалось, каждый дюйм его внешности говорил о высоком положении и богатстве.
По сравнению с физической силой этого мужчины, его сестра была само изящество. Хадасса была очарована неземной красотой этой девушки. Даже когда она была чем–то недовольна, ее голос звучал мягко и сладко, а гневный румянец на щеках только добавлял красоты ее бледному лицу. Она была одета в светло–голубую тогу, отороченную золотом. Густые темные волосы были завиты в кудри и убраны золотыми и жемчужными заколками, которые хорошо сочетались по цвету с серьгами. На шее красовалось тяжелое украшение с изображением какой–то языческой богини. Марк обратил внимание на то, что девушка рассматривает ее сестру. В ее глазах он не увидел ни горечи, ни ненависти — только искреннее восхищение. Она смотрела на Юлию так, будто его сестра была самым красивым творением, какое ей только доводилось видеть. Марку это показалось интересным, и он подумал, что его мать, пожалуй, права. Эта девушка пережила весь ужас иудейской войны, а в ее лице, как ни странно, были видны доброта и благородство; кто знает, может быть, ей удастся смягчить дикий и необузданный нрав Юлии.
