— Отдохни, — сказала Рицпа, осторожно стирая пот с его лба. — Не напрягайся.
Отдохнуть? Атрет стиснул зубы, пытаясь подавить тошноту. Не напрягаться? Он вспомнил, как Феофил и его воины сбили его с ног, и теперь знал, что эта повозка с каждой минутой приближала его к смерти, как и эту женщину тоже. Она просто не понимает, что ее ждет впереди, иначе не сидела бы так спокойно, вытирая пот у него со лба.
Ему нужно было покинуть зал первого этажа сразу же после того, как он узнал Каллиста, а не поддаваться своим проклятым чувствам гордости и гнева. Разве не предупреждал его ланиста Капуи, что эта вспыльчивость когда–нибудь его погубит? Разве Бато не говорил то же самое в Риме? Гнев сделал Атрета на арене неуязвимым, придал ему силы и помог выжить. Теперь ему не раз приходила в голову мысль о том, чем отличается гнев от неумения держать себя в руках.
Каждый толчок тяжелой повозки болью отдавался в его голове. Ему нужно было придумать, как им бежать. Но вместо этого в голову приходили мысли одна мрачнее другой. Впервые за многие годы Атрет почувствовал страх, тот самый страх, который уничтожал его изнутри. Он не хотел даже думать о том, что Домициан и Каллист сделают с Рицпой и его сыном, но и от ужасных воспоминаний ему тоже было трудно избавиться. Лучше он убьет ее прямо сейчас, чем допустит, чтобы она страдала на арене.
А как же его сын? Если он не будет убит, то станет рабом.
Лучше тогда умереть и ему.
Он закрыл глаза.
— Где ребенок?
— Халев здесь, с нами. Он спит в корзине.
Атрет еще раз попробовал оковы на прочность, стиснул зубы, превозмогая боль.
— Не шевелись, Атрет.
— Я должен вырваться на свободу! — Он дернулся и снова попытался привстать. В глазах у него потемнело, он опять почувствовал тошноту. Он боролся и с тем и с другим.
— Ты не сможешь. — Рицпа положила руки ему на грудь. — Ложись. Прошу тебя.
Темнота перед глазами медленно отступила. Атрет знал, что не может бежать, не может бороться, но ему надо было, по крайней мере, сделать то, что было в его силах. И сделать это сейчас, пока они не прибыли к месту назначения и Рицпу с ребенком не забрали от него.
«В глубине души ты все еще хочешь снова сражаться на арене». Горячие слезы обожгли его глаза, а в горле застрял ком. В глубине души у него довольно давно жило желание убить Рицпу и Халева. Он тяжело сглотнул и весь напрягся, борясь с новым приступом тошноты.
— Ты можешь меня освободить?
— Нет. Я пыталась несколько раз, но цепи прикованы к кольцам по бокам повозки. Феофил закрепил их, перед тем как мы покинули гостиницу.
— Неужели никто не пытался остановить его?
Рицпа закусила губу, вспомнив, какая собралась внизу толпа. Она боялась, что в тот момент, когда Атрета несли вниз, в повозку, начнутся беспорядки, но Феофил объявил всем, что великий Атрет снова будет сражаться на арене. После этого никто не сказал ни слова.
— Нет, — ответила она.
Он все прекрасно понял. Толпа получила то, что хотела.
— Помоги мне привстать.
— Зачем?
— Не задавай мне вопросы, а делай то, что говорят, — сказал он сквозь зубы.
— Ну почему ты такой упрямый? — сказала Рицпа, обняв его за плечи и помогая приподняться. Его сильные пальцы впились ей в плечо, а цепь между кандалами, надетыми ему на руки, больно ударила ее. Рицпа вздрогнула. Приподнимаясь, Атрет неожиданно уперся спиной в боковую стену повозки, а Рицпу прижал к противоположной стене. Она замерла от страха, когда его рука поползла вверх, чтобы схватить ее за шею.
— Он снова везет нас в лудус, — сказал Атрет своим низким голосом, задыхаясь от переполнявших его чувств. Перед глазами у него снова все поплыло, и ему пришлось преодолевать боль. Ему стоило немалого труда не потерять сознание. Времени почти не было. — Ты даже не знаешь, что там тебя ждет. Я им не позволю… — Тут он подумал, что сломать ей шею будет быстрее и не так мучительно для нее. Он слегка сместил руку, чувствуя, как бьется ее пульс. — Рицпа, — тяжело произнес он, — я…
Сделай это, — твердил он себе, — просто сделай это, и все.
Глядя в голубые глаза германца, Рицпа увидела в них бесконечную муку и поняла, что он задумал. Но она не испугалась, а почувствовала к нему огромное сострадание. Она нежно дотронулась до его лица. Он закрыл глаза, как будто ее прикосновение причинило ему боль.
— Он везет нас не в лудус, Атрет. Поначалу я тоже так думала, но теперь я знаю, что мы едем не туда.
— А куда, по–твоему, он нас везет? — Большой палец его руки нащупал пульс на ее шее. Теплый. Живой. И почему именно ему выпало лишить ее жизни?
— Мы уже проехали городские ворота.
— Ворота?
— Мы уже давно не в Риме. Мы за пределами городских стен.
Его рука ослабла.
— Но этого не может быть. Ведь лудус… — Тут повозку сильно тряхнуло, это отозвалось в голове Атрета резкой болью. Застонав, он крепче ухватился за край повозки, пытаясь удержаться, но в глазах у него снова потемнело.
Рицпа поддержала его, как могла. Она никогда еще не видела его таким побледневшим, поэтому испугалась за него.
— Феофил не возвращает тебя в лудус, Атрет.
— А куда он меня везет?
— Я не знаю. — Она прикоснулась рукой к его щеке. — Тебе надо лежать.
Перед глазами Атрета предстал длинный темный тоннель.
— Капуя, — со стоном произнес он и снова лег. Он был слишком тяжел для того, чтобы Рицпа держала его у себя на коленях. Он опустил голову на пол повозки и застонал. — Он везет меня в Капую. — Атрет снова вспомнил нору, крошечную камеру, в которую его заперли в первый же день. Там не было возможности даже сесть и вытянуть ноги. Его продержали несколько дней в полной темноте, пока не решили, что он уже сошел с ума. — Лучше умереть.
Рицпа приподняла его голову и снова положила себе на колени.
— Мы едем не на юг. Мы едем на восток.
На восток?
Куда же их вез Феофил?
Рицпа снова вытерла у Атрета со лба крупные капли пота, и ей захотелось облегчить его страдания и боль.
— Успокойся, Атрет. Мы в Божьих руках.
Германец хрипло засмеялся и вздрогнул от боли.
— Ты думаешь, что твой Бог сможет вытащить нас отсюда?
— Бог всегда заботится о нашем благе. Он дает нам будущее и надежду.
— Надежду, — горько усмехнулся Атрет. — На что можно надеяться в этой повозке?
— Для тех, кто верит, все к лучшему.
— А я ни во что не верю.
— А я верю, и не важно, веришь ты, или нет, — мы оба призваны служить Ему.
