Маркиза просыпается в одной постели с трупом и принимается так орать, что сбегается весь дворец. В том числе и ее муж, который вытаскивает изменницу из чужой постели за волосы, отвешивает несколько оплеух и тащит к себе.
Не дотаскивает. Увы.
В коридоре его останавливает стража и забирает дамочку. А вдруг — она?
Абигейль убивается над телом братца, вытирает слезу Шартрез-старший, остальные члены семьи кое-как их утешают, а я вообще бьюсь в истерике.
А то как же!
Стрела-то такая же!
Я все вижу, я все помню!!!
Это — заговор!
Начали с меня, теперь брат королевы, а следующий кто? Я боюсь, боюсь, БОЮСЬ!!!
Ко всем надо приставить охрану!
К дяде, к тете, к кузенам!!!
Кошмар! Тоже мне — безопасный королевский дворец!! Да мне дома столько не доставалось, как здесь! Хочу в армию!!
На границу!!!
Там на меня хотя бы наемные убийцы не охотятся!!!
Дядя все выслушивает с явным неудовольствием, но крыть нечем. Стрела-то такая же!!! Шартрез-старший рыдает, страдает и клянется найти убийцу, и я подозреваю, что искать он будет на совесть. Но если и найдет — то на свою голову.
А следующей ночью я призываю Шартреза-маркиза.
И выслушиваю… радостей.
Во-первых, я заполняю несколько свитков пергамента мелким почерком.
Кто, кому, кого, за что, сколько… Ей-ей, на помойке — и то смердело бы меньше, чем от его откровений. Королевский двор прогнил до такой степени, что его надо было вычищать как можно скорее. Воровали все родные королевы. Решали суды в свою пользу, спали с чужими женами, бесчестили дочерей, гадили на тех, кто стоял ниже, и спихивали тех, кто стоит рядом. Курятник, одним словом. Спихни ближнего, подсиди высшего, нагадь на низшего.
А раздражение копится…
Это простонародье могло восхищаться прекрасной королевской четой. А вот остальные…
Купцы, мелкие дворяне, войска… Чуяло мое сердце, что до взрыва недалеко. Но его-то я допустить и не мог. Никак не мог.
Тут же вторгнутся соседи, начнут рвать нас на части… Нельзя!
Ну, Ш-шартрез…
Во-вторых, он действительно покушался на меня. А чего?
Приехал, крутится тут, потом деньги потребует… Опять же, Альтверин и Рвейн — кусочек жирный, мне и ни к чему бы, а вот Шартрезу…
Как тут не убить?
В-третьих же…
Я — сын Мишель. Изначальное бельмо на глазу Шартрезов.
Та давняя история с моей матерью действительно была подставой. Кто ее провернул?
Дядя Шартреза. В ту пору барон Лопейн, сейчас же герцог Фрайн. Почему при пожаре погибли и двое детей Абигейль?
Так семейство такое… Ничего нормально сделать не могут, р-раздяи! Безопасность своих детей должна была обеспечивать Абигейль, ну, и ее папаша. Братец помогал дядюшке с поджогом, чтобы загорелось качественно, сильно и со всех сторон. У огненных-то магов именно так и вспыхивает, ежели что.
А эти двое мелких решили поиграть в прятки. Андрэ и Руфина спокойно спали в своих кроватях — их оттуда и вытащили. А эти где-то на чердаке… Там и задохнулись. Или сгорели.
Абигейль детей перед сном поцеловала — убедилась, что они у себя, и ушла. Ее папаша же решил в тот вечер снять напряжение самым простым способом — в объятиях грудастой баронессы. Соответственно, когда загорелось, он помчался к спальням детей, а там некомплект и стража невесть где… И кто бы удивлялся?
Я мрачно добавляю в свой список Фрайна, а Шартреза-старшего и Абигейль вписывать смысла не было, они там изначально были. Попомните вы меня, паразиты…
Как легко догадаться, убийцу маркиза Шартреза не нашли. А еще дней через десять…
Вообще с Альтверина и Рвейна налогов поступало копейки, а ведь это весьма серьезные герцогства; в Альтверине плодородные земли, оно могло обеспечивать зерном до трети страны, Рвейн — приморский край, там рыбы — не переловить. И нет налогов?
Разумеется, я принимаюсь возмущаться. Не просто так, нет. На большом приеме, когда все слышали.
— Дядюшка, я слышал, что в Альтверине и Рвейне опять голод?
— Алекс, это тебя не касается…
Ага, отделаешься ты от меня, как же!
— Дядюшка, как вы можете?! Это мои наследные земли — и они меня не касаются?!
— Ты там и не был ни разу.
— Вот и правильно! Надо побывать и посмотреть!
Рудольф глаза закатывает, но крыть нечем. Зато тетушка оживляется:
— Да-да, дорогой, пусть мальчик съездит, развеется…
Рудольф кривится, но соглашается на все. Зайдешь, мол, завтра за бумагами.
Я и захожу.
Со мной едут Томми и Рене. Ну и личный отряд виконта Моринара, небольшой, человек десять. И столько же гвардейцев. Деньги мне из казны выдали со скрипом, но все-таки — и мы отправились. Я же весьма доволен. Надо по дороге, коли получится, заехать в гости к Фарейну. Да, наш путь пролегал по краю его герцогства, так что… шансы были.
А еще есть у меня большое желание затолкать ему в какое-нибудь место горящий факел. И я не собираюсь отказывать себе в такой мелочи.
Ну, или хотя бы замок поджечь для начала?
Так сказать, око за око — с процентами за двадцать лет.
* * *
Это случается на шестую ночь пути. Как сейчас помню — осень, звезды крупные, яркие, шальные… Последние глотки уходящего лета. Ночевать на земле уже холодно — и мы решили остановиться в трактире.
«Золотой чертополох» он назывался.
Иногда всплывает во сне — низенький потолок, продымленные балки, связки лука на стенах — и на фоне всего этого убожества алое платье вспышкой. И угольно-черные волосы.
И — голос.
Больше я ничего не слышу, только этот голос. Низкий, чуть хрипловатый, льющийся смесью меда и вина… С таким перед королями выступать, а не здесь.
Мы как раз утолили первый голод, когда она выходит — и я пропадаю.
Смотрю — и сказать ничего не могу.
А песня льется, завораживает, зовет за собой… Женщина идет по залу и никто не смеет не то что остановить — даже руку протянуть, даже шевельнуться в ее сторону.
Она — завораживает.
Не злись на птицу за то, что она летает,
За то, что Бог даровал ей вечное небо,
За то, что петь в твоей клетке она не желает,
За то, что для нее неволя — это как небыль…
Она поет о себе?
Или нет?
Я просто смотрю и слушаю, а голос льется чисто и свободно.
