– И вы?
– Прислушался к совету. Я же не самоубийца, деточка. И не герой. Никоим образом не герой. Пять лет катался. Потихоньку налаживал новые связи… потом вернулся… сначала на окраину, постепенно вот… критиком стал. Некоторые полагают, что мне нужно было выплеснуть яд.
Мистер Найтли скромничал.
Тельма не знала, как обстояли дела пять лет тому назад, ее это интересовало мало, но сейчас слово Найджела Найтли могло возвысить, или наоборот, свергнуть с вершины. Он зажигал звезды, и что за беда, если звездам этим было далеко до Элизы Деррингер.
– Как бы там ни было, но у меня к этому засранцу свой счет имеется… если позволишь совет, деточка…
Если даже не позволит, совет будет дан. Согласие Тельмы – формальность, почти такая же, как ее присутствие в доме.
– …ищи не только в прошлом. Прошлое мало кому интересно. И доказать ты ничего не докажешь… были любовниками? Это простят. Примут. Обокрал сироту? Скажут, что у твоей матери были долги.
– А у нее не было долгов?
– Она зарабатывала сотни тысяч, деточка. И считать деньги умела. Пока не встретила Гаррета. А вот он привык жить на широкую ногу… поигрывал опять же… скачки, рулетка… с размахом, потому как родовитым ублюдкам размах положен. Только вот оплачивать долги его было некому. Но это не мешало ему черкать расписки. Твоя мать, безголовая женщина, эти расписки скупала… говорила, что сожжет, но, к счастью, не успела.
Эта дверь скрывалась за панелью, и Тельма, пожалуй, не сразу нашла бы ее, окажись она в кабинете одна. Мистер Найтли надавил на стену, и часть ее отошла.
– Расписки она передавала мне. На ответственное, так сказать, хранение.
Вторая комната была невелика.
И сделали ее, надо полагать, по особому заказу. Железные стены. Железная, как выяснилась, дверь. Ни окон, ни щели воздуховода, и потому воздух здесь спертый, тяжелый. Тельма не дышит – задыхается.
Отступает, пропуская старика в эту нору.
И страшно вдруг становится. А что, если это ловушка? Что, если ждали ее, но вовсе не затем, чтобы помочь? Что стоит закрыть ее вот в этом гробу? Закрыть и забыть. На день. Два. Пока не иссякнет воздух. Можно и вовсе оставить. Цверги, небось, позаботились об изоляции, они всегда ответственно относились к контрактам. Тогда достаточно не открывать дверь, и мистера Найтли не будет беспокоить запах.
– Он думает, что расписки Элиза сожгла… вот… – Мистер Найтли вышел с металлическим ящиком, который нес с немалым трудом. – Не знаю, пригодятся ли… срока давности долги не имеют, уж поверь старику, который на чужих деньгах собаку съел. И заверены они кровью, поэтому отказаться не выйдет.
– Сколько здесь?
Ящик Тельма приняла.
– Полмиллиона.
– Сколько?!
– А чего ты удивляешься? Их семейка привыкла к роскошной жизни… поэтому не спеши, деточка. Ищи… люди не меняют старых привычек. Разве что учатся прятать свое дерьмо.
Глава 14
Гаррет улыбался.
Он всегда, Бездна его задери, улыбался.
Привычка? Мэйнфорду бы такую. Говорят, улыбка располагает людей, только у него получалось редко, что улыбаться, что располагать.
– Ты понимаешь, в каком положении я оказался? – Гаррет улыбался официантке, которая от этой улыбки таяла. И менеджеру, который таять не спешил, но делался исключительно любезен. Старым знакомым. И вовсе незнакомым людям, как и нелюдям, которых искренне недолюбливал. Но видят Боги Старого Света, Гаррет скорее издох бы, чем позволил бы ощутить хоть толику этой нелюбви.
– Опять молчишь? – Он аккуратно расстелил на коленях льняную салфетку. – Мэйнфорд, я тебя не понимаю!
Мэйнфорд сам себя не понимал. Бездны какой он вообще согласился на эту встречу?
Впрочем, Гаррет умел уговаривать.
Он улыбался.
И даже по телефону эта улыбка располагала.
– Что ты хочешь услышать? – Рядом с младшим братом Мэйнфорд ощущал себя неуклюжим, неповоротливым, а еще воспитанным дурно, но последнее обстоятельство не печалило. – Что мне жаль? Да, мне жаль, что у тебя хватило мозгов связаться с Вельмой.
Улыбка несколько поблекла.
– Нам нужны деньги.
Это Мэйнфорд слышал при каждой встрече, к счастью, те случались не так уж часто.
– Вам всегда нужны деньги.
– Мэйни. – В голосе Гаррета прорезался легкий упрек, даже не упрек – намек на него. – Сейчас особый случай.
У него любой случай был особым.
Грядущая свадьба. Кампания. Матушкин благотворительный бал, на котором Гаррет планировал встретиться с нужными людьми. Случаев было великое множество. Мэйнфорд не успевал следить за всеми.
– Грядут выборы. У меня неплохие шансы. Очень неплохие. Я могу стать самым молодым Канцлером за всю историю… если ты поможешь.
– Каким это образом?
– Сделай так, чтобы этот урод заткнулся.
А вот эта вспышка гнева – что-то новое, и похоже, Джаннер и вправду наступил на больную мозоль. Впрочем, даже сейчас Гаррет не перестал улыбаться, а улыбка его не утратила и толики той подкупающей искренности, которая заставляла людей верить Сенатору.
Чтоб его.
– Каким именно образом? – Мэйнфорд покрутил ложечку для икры, которая в неуклюжих пальцах его казалась вовсе крошечной, почти игрушечной.
Помнится, был у дорогой сестрицы игрушечный набор для полной сервировки стола, со всеми этими икорными ложечками, ножами семи видов и фарфоровыми подставками для именных табличек.
– Не знаю. – Взгляд Гаррета скользнул по официантке, и та зарделась, поспешила отвернуться, благо была занята другим клиентом. Женщины Гаррета любят, и официанточка, если намекнуть, с радостью прыгнет в постель многоуважаемого Сенатора… или не в постель.
Братцу и подсобки хватит.
Или туалета, как в тот раз, когда… снимки едва не попали в прессу. Гаррет, помнится, был вне себя от ярости, а Мэйнфорду стоило двадцати пяти тысяч дело замять.
– Придумай что-нибудь. Ты же у нас умный, – это прозвучало с издевкой. – Ну там… денег дай…
Деньги у Джаннера имелись. Но Мэйнфорд подозревал, что к попытке подкупа Джаннер отнесется с немалым восторгом…
– Или закрой. Обвини в чем-нибудь…
– В чем?
Разговор этот нравился Мэйнфорду все меньше и меньше.
– Да какая разница? – искренне удивился Гаррет. – В изнасиловании, убийстве… у вас же есть нераскрытые убийства? И тебе польза будет…
– Нет.
– По-прежнему принципиален?
– Да.
– Мэйни, гибче быть надо… этот человек мешает нам.
