– Я завидую вашей дружбе, – вздохнула Яна. – Вы друг за друга горой… Женщины так не умеют. И дело у вас общее, опасное и полное риска.
– Какое? – едва не вырвалось у Алика, но он вовремя прикусил язык и пробормотал: – Да, полное риска…
* * *
Шибаев пришел в себя от нестерпимо яркого света, бьющего в глаза. Он лежал на чем-то твердом; по мелкому подрагиванию он понял, что его куда-то везут. Над ним нависало лицо марсианина: громадные блестящие глаза, обведенные ярко-голубым ободком, торчащие дыбом бесцветные перышки, кроваво-красный рот и острый подбородок. Марсианин издавал пронзительные звуки, похожие на щебет.
– Вы меня слышите? Где болит? – с удивлением услышал Шибаев. – Посмотрите на меня. Вы меня видите?
Шибаев попытался поднять руку.
– Он пришел себя, – сказал другой марсианин, похожий на человека. После чего надавил на грудную клетку Шибаева, и тот застонал. – Возможно, сломаны ребра. И сотрясение. Вообще удивительно, что жив.
– Вы… кто? – с трудом произнес Шибаев.
– Соображает! – обрадовался марсианин, похожий на человека. – Вы помните, что с вами случилось?
– Очки! – произнес Шибаев. – Очки!
– Бредит, – сказал первый марсианин.
– Это твои очки, – ответил второй, тощий и длинный. – Я тоже боюсь.
– Очки… голубые, – повторил Шибаев, пытаясь подняться. – Идиот! Господи, какой идиот! Птица… внутри!
– Лежите, вам нельзя двигаться! – заверещал марсианин в очках, и Шибаев понял, что это была женщина. – Птица? По-моему, он бредит, – обратилась она к тощему и длинному.
– Что… случилось? Кто вы?
– Вы попали в ДТП на перекрестке проспекта Мира и Пятницкой, поехали на красный свет, в вас врезался рефрижератор, машину отбросило с полотна на бетонную ограду бульвара и… – длинный тощий парень цыкнул зубом. – Совсем ничего не помните? Считайте, повезло, что остались живы. Правда, возможны разрывы внутренних органов… А может, и нет, – прибавил он оптимистично. – Тому тоже не повезло, нечего было переться через центр, и получается, вам опять повезло, закон на вашей стороне… Хотя с красным светом вы не правы.
– Куда?
– Куда мы едем? В третью травматологию, там вас осмотрят, сделают рентген…
– Телефон! – потребовал Шибаев.
– Где его телефон? – спросила докторша в громадных очках с затемненными стеклами в ярко-голубой оправе.
– Не было вроде…
Шибаев снова попытался подняться, и белый трясущийся потолок тут же рванулся вниз.
– Лежите, больной, – сказала докторша. – Вам нельзя двигаться.
Машина остановилась, распахнулись дверцы. Шибаева перегрузили на каталку и куда-то поволокли. С темного уже неба сеял мелкий дождь; он стал с жадностью хватать ртом мелкие холодные капли.
Его протащили через длинный коридор, озаряемый синюшными светильниками, и он почувствовал, что кортеж стал. Пронзительные голоса, топот, визг сирены, коридорное эхо… Все это было где-то далеко, за пределами сознания, которое подавало одну команду: встать! Давешняя птица царапала внутри, стремясь вырваться наружу.
Он сполз с каталки и постоял, с трудом удерживаясь на подкашивающихся ногах. Потом, никем не остановленный, пошатываясь, двинулся на поток холодного воздуха, где, как он сообразил, находился выход. Мозг его сверлила одна мысль: «Идиот! Какой идиот! Не понял… не заметил… узколобый жлоб!» Почему «жлоб» – неизвестно. Так он чувствовал. Возможно, потому, что жлоб всегда узколоб…
Глава 36
Эврика!
– Сашенька! – обрадовалась Галина Николаевна. – Ты вернулся! А я уж думала, у тебя снова что-то стряслось! Ой! – вскрикнула она, рассмотрев лицо Шибаева. – Что случилось? У тебя кровь! Ты опять подрался?
– Подрался, Галина Николаевна, так получилось. Где Яна? – спросил он, пытаясь утереться рукавом.
– Яночка обещала вернуться к пяти, а мне нужно уйти, мастер по газу придет. Давай я тебя оботру, у меня перекись есть! – Галина Николаевна вскочила из-за стола.
– Не нужно, – вяло отбивался Шибаев, но тем не менее позволил старой даме вытереть себе лицо салфеткой, только морщился от боли.
– Ах ты ж, горе какое! – причитала старая дама, вытирая ему лицо. – Да что же это такое творится, господи! Больно? Сейчас подую!
Она надула щеки и дунула. Шибаев невольно рассмеялся.
– Не больно, Галина Николаевна. Спасибо. Позвоните Яне и скажите, пусть возвращается на такси, – сказал он. – Где она?
– Не знаю, – увела взгляд Галина Николаевна. – Да ты не беспокойся, Сашенька, она не одна. Может, приляжешь? А я тебе чайку с медом, хочешь?
«Ну, Дрючин, погоди!» – мысленно пригрозил Шибаев и сказал:
– Пока не нужно. Я еще посмотрю фотки, можно?
– Конечно, Сашенька, смотри! Тебе бы лечь… Если хочешь, можешь подняться к Яночке. Она скоро будет!
Он сразу нашел то, что искал. Фотографию женщины в таких же марсианских очках, как у докторши из «Скорой»: затемненные стекла и голубая оправа. Ее лицо, всплывшее перед глазами, показалось ему смутно знакомым. Видимо, падение с лестницы, удары трубой по затылку и автомобильные аварии активизируют мыслительный процесс, что, в свою очередь, приводит к неожиданным открытиям и даже озарениям. Если, разумеется, жертва осталась жива…
…Он рассматривал фотографию смутно знакомой блондинки в марсианских очках в голубой оправе, с ярко накрашенными губами, с пышными локонами блонд, упирая локти в стол, чтобы не упасть, пытаясь унять кружение экрана и подкатывающую тошноту, бормоча: «Ах ты… ну я тебя..! Вот так, да? Ты у меня…» И всякие другие слова, которые мы здесь приводить не будем.
– Сашенька, тебе плохо? – озабоченно спросила Галина Николаевна, прислушиваясь к его бормотанию.
– Нормально, – хрипло ответил он.
– Ты говорил, плохо спишь ночью, – продолжала старая дама, которой хотелось поговорить. – Я принимаю одно хорошее лекарство, знакомый врач прописал. Без таблеточки и уснуть не могу. И не ужинаю, как врачи велят, и чай с ромашкой на ночь, а не сплю, и все, пока таблеточку не глотну. Может, и тебе?
– Спасибо, Галина Николаевна. Пока не нужно, я попробую ромашковый чай.
– Ага, Сашенька, попробуй. И не кушай на ночь, а то с тяжелым желудком и вовсе не уснуть. И мяса поменьше! Вот Яночка у нас так вообще мяса не ест. Я ей говорю, посмотри на себя, ты же кожа да кости, в чем душа держится, ну съешь хоть кусочек, я отбивнушку принесла, а она ни в какую! Такая дурочка маленькая!
– Ладно, Галина Николаевна, буду поменьше мяса есть. А вы Яну давно знаете?
– Мы с ее мамой, Мариночкой, были неразлейвода, уж такие подружки, лучше сестер. А Яночку я с рождения знаю. И отца знала… Хороший человек был, а уж как Марина его любила, не передать! Жизнь отдала бы за него! Знаете, он был неродной Яночке, а только родных таких мало: все Яночка, моя девочка… У него детей не могло быть, так он к ним душой прикипел.
