— Если что — я тебя даже развоплощать не буду. Учти, крысам все равно, кого жрать.
Ак — Квира явственно передергивает.
— Я все понял… некромант.
Зеваю и отправляюсь спать.
Завтра, все завтра, все потом.
Есть и спать.
Трактирщик без торга вручает мне ключи от комнаты, золотая монета — отличная штука. Мясо и вино приносят в комнату, я привычно проверяю их на яды и снотворное, но все чисто.
Съедаю все, проводу охранную черту по подоконникам и порогам — и вытягиваюсь на чистых простынях.
Я вымотан настолько, что засыпаю сразу же, без мыслей и сновидений.
Хорошоооо….
* * *
Служитель Аламон тоже не спит, правда, по иной причине.
Он не молится, он не едет верхом на демоне и даже не гуляет по ночным улицам.
Он ублажает свое чрево.
Ну, есть у мужчины такая слабость.
К перепелам в винном соусе, к нежнейшим трюфельным коврижкам, к шоколадным сливкам… да много к чему.
Дорогому, вкусному, недоступному обычным людям.
Да и ему‑то…
Пост, конечно, соблюдать надо, но ведь это как? Светлому радости более о едином грешнике покаявшемся, чем о десяти праведниках имеющихся. Так вот он сейчас куропаточку‑то уговорит, вином запьет — купец Рифрам прислал, десятилетнее лорийское, отменнейшего года, даже паутина на бутылке цела, потом, значит, пироженку съест….
И — покается!
Сразу же покается!
А то как же?
И Светлому радость — и ему приятно. А раскаиваться он до утра будет… все ж таки тяжко это перед сном‑то употреблять.
А хочется…
Служитель достает белейшую салфетку, подтыкает под воротник, чинно берет вилочку и нож, усаживается поудобнее, чтобы вкушать, не отрываясь на мелочи, поднимает серебряную крышку…
— Сгинь!!! Нечистая!!!
На блюде нагло расселась небольшая серая крыса.
Жирная такая, самодовольная, прямо на куропатках в нежнейшем соусе с паштетом а — ратель…
Брошенная вилка результатов не дает. Служителю даже кажется, что зверюшка ухмыляется, скалится злорадно и как‑то очень по — человечески…
А больше ему ничего и показаться не успело.
Это для человека закрытая дверь — препятствие. Крыс оно и на минуту не задержало.
Они выползают из всех углов, бросаются на служителя, лезут по нему, впиваются… и не вспоминает светлейший Аламон в этот миг ни о магии, ни о вере…
Куда там!
Он просто кричит.
Сначала.
Пока острые крысиные зубки не впиваются в язык, а одна из крысиных теней не сгущается, став странно похожей на громадную крысу в короне.
Крысиный король собирает свою добычу. И каждая жертва делает его сильнее. Он напитался нищими, сожрал тела — и только тогда сунулся в Храм.
И то…
Храм — иному Храму и рознь. Там, где молятся с верой, а молитвы принимают с почтением, там и его сила невелика.
А коли служитель плох, так и Храм нехорош. И падет он легко и весело.
Что и произошло. Никто в столичном Храме не уцелел в эту ночь. Ни один человек из тех, кто носил храмовную рясу.
Крысы были безжалостны и неумолимы. Они торопились собрать жатву для своего короля. Кто‑то, конечно, погибал, но серые зверьки этого даже не замечали. Они служили.
В этом было их счастье, в этом была их жизнь.
Жизнь и сила Крысиного Короля.
* * *
Иннис месила тесто, когда истерически звякнул колокольчик на калитке. Звякнул — и упал, оборвавшись.
Неподходящее занятие для графини?
А знаете, как успокаивает?
А надо…
Вот что делать, если высокородная графиня проревела чуть ли не до утра и сейчас щеголяет экзотической красноглазостью и красноносостью? Плохо ей без Алекса, тоскливо, больно и тошно.
Понятно, что он должен был уходить, он же демон, но…
Ну почему он ушел!?
Разве ему было здесь плохо?!
С ней?!
А храмовники… да гори они ясным пламенем!
Иннис вспомнила, как Алекс злился после беседы с Доверенным. Ну да, пока не рядом с ними — их ничего и не взволнует! Лишь бы деньги с верующих состричь!
Да даже если бы Алексу нужно было для поддержания формы каждый месяц жрать по одному храмовнику — Иннис бы и слова не сказала!
Лишь бы оставался рядом!
Лишь бы смотрел своими ясными глазами…
Лишь бы…
Ну, вот как ее угораздило влюбиться в демона!?
И ведь болит…
Иннис отчетливо сознает, что болеть будет и дальше. Да, практичной частью сознания, она понимает и принимает слова тетушки Меди. Рано или поздно боль утихнет, она встретит другого мужчину, выйдет замуж, а уж когда дети пойдут…
Рано или поздно, так или иначе…
БОЛЬНО!!!
— Иннис!!! Мама!!!!
В кухню влетела Тиррима, но в каком виде?!
Иннис даже забывает о своих переживаниях.
Девчонка стала седой, как смерть, глаза казалось, сейчас выпадут из орбит, руки дрожат, лицо в красных пятнах…
— Мама!!!
— Доченька!!!
Тетушка Меди оказывается рядом, словно из воздуха соткалась. Мамы всегда своих детей услышат — если они настоящие мамы. Тиррима бросилась ей в объятия — и разревелась так, что Иннис чувствует себя ущербной.
Она по Алексу так не плакала, а это…
Это была смесь стона, воя и визга, щедро орошенная слезами.
— Что случилось?
— Муся умер!!!
Иннис прогатывает жестокое 'раньше бы' — и страдальчески икает. Запивает водичкой, чтобы легче прошло. Вот так…
Теперь успокоить девицу, напоить чем покрепче — и выслушать, что ж там такое?
Успокаивать пришлось долго, да и поить не вином, а виноградными выморозками, но через час с хвостиком захмелевшая Тиррима таки рассказывает об увиденном. Спотыкаясь на каждом слове, заикаясь, вздрагивая…
Иннис слушает со смешанными чувствами.
С одной стороны — страшно же!
Вот так, когда крысы…
Ну да, она хоть и графиня Андаго, только визжала бы не хуже Тирримы. И с черными волосами пришлось бы попрощаться — поседела бы точно.
И заикаться бы начала… наверное.
