С каждой минутой, с каждым часом положение казалось Алексею
Григорьевичу все более неприятным, тяжелым и рискованным. Если герцог де Лириа
воспримет случившееся с его курьером не просто за несчастную случайность, а за
бесчестие, это еще полбеды. Деньги многое значили в жизни Долгорукого, однако
он смолоду жил с убеждением, что всякое богатство — не цель, а средство.
Средство для достижения власти! Чтобы сгладить недовольство посланника, который
непременно начнет пенять царю на творимые в долгоруковских вотчинах безобразия,
князь готов был отдать немалую сумму. Конечно, не восемь тысяч золотых монет...
А вот любопытно бы знать, в чем их все-таки везли? В кожаных прочных мешочках?
В сундучке? Или на каждом из испанцев был такой особенный нательный пояс?..
Когда курьер очухается, он расскажет. Ну а Никодим Сажин уже не очухается и не
расскажет ничего. Кто бы мог подумать, что такой сильный, такой крепкий плотью
мужик вдруг загнется от какого-нибудь десятка плетей?! Да, сдох Никаха, унеся с
собой в могилу сведения о том, где припрятал испанское золото... Наверняка об
сем знает его сообщник и сродник Савушка, да ведь того Савушку еще надо взять.
Конечно, Долгорукий уже послал людей в Лужки, самого Стельку
послал (со щекой, вспухшей и горящей от оплеухи, полученной за то, что
перестарался с Никахою), однако что-то твердило ему: не взять Савушку! Ведь
Никодим с дочерью ринулись в Горенки, к князю, когда узнали о спасении испанца
и Даньки и почуяли неладное. А Савушка остался сидеть на мешках (ну, кошелях,
сундуках, велика разница!) с золотом... На его месте Алексей Григорьевич
нипочем не стал бы дожидаться возвращения подельника, а подался бы куда глаза
глядят. Россия велика. Человеку затеряться в ней бесследно — все равно что
камушку, кинутому в затхлый пруд, кануть на дно. С таким-то золотым запасом
можно безбедно прожить до конца жизни, еще и детей и внуков
облагодетельствовать до скончания веков, особенно если не швырять денежки куда
попало, а распорядиться ими по-умному.
Алексей Григорьевич быстренько помечтал, как бы он сам
распорядился испанским золотишком, попади оно все-таки в его руки, но тут же
отвлекся от бесполезных мыслей и мрачно уставился в два настороженных девичьих
лица, обращенных к нему.
О другом надо сейчас думать! О том, что де Лириа может не
поверить непричастности Долгорукого к кровавым делишкам его людей. Тако-ой
слушок тогда пройдет, такой зловонный слушок... Герцог близок к Остерману —
даже если и не близок, тот, прознав о случившемся, начнет раздувать пламя,
подливать масла в огонь, он будет счастлив подсидеть и фаворита, и его семью,
которая лезет во все дырки, желая покрепче оплести государя. Небось
пронырливый, хитрющий, по-змеиному мудрый Андрей Иваныч уже давно почуял, для
чего завлекает Долгорукий пылкого юнца-императора в свое имение, для чего
непрестанно выставляет перед ним напоказ дочь-красавицу, почему заставил
Екатерину отказаться от слова, данного Миллесимо.
Дураку понятно, почему, а Остерман не дурак. Если Долгоруким
удастся соблазнить и прибрать к рукам Петра Алексеевича, это значит, что во
главе Российского государства фактически будет стоять не
Генрих-Готлиб-Фридрих-Андрей Иваныч, а Алексей Григорьевич. И он не замедлит
отправить бывшего обертофмаршала в Пелым, или в тот же Березов, где мается
Меншиков, или еще дальше, в какой-нибудь Жиганск Якутской губернии, куда в свое
время стараниями пресловутого Алексашки загремел его свояк Антон Мануйлович
Дивьер, бывший губернатор Петербурга. Еще есть такой военный порт Охотск на
брегах невообразимо далекого Тихого океана... Да, Остерман будет носом землю
рыть, всякую искру костром раздувать, а конфузия с испанцами — это такая искра,
от которой не просто костер — пожар возгореться может. Бывало, что Москва от
копеечной свечки сгорала, как бы Долгоруким не погореть из-за непомерной
алчности своих крепостных...
И вот теперь, в такую опасную пору, когда всей семье надобно
забыть о непрерывных ссорах и сварах, сплотиться перед лицом могущей быть
грозной беды, когда надобно все силы бросить в бой ради незамедлительного
взятия «осаждаемого града», именуемого русским государем, — именно теперь
дочь Катерина делает все, чтобы нагадить семье, чтобы разбить все планы отца.
Да будь она поумнее, давно бы уж...
Алексей Григорьевич мысленно махнул рукой. Ну не ему же,
отцу, в самом деле, учить дочь, как соблазнить мужчину! Еще и сводней
сделаться? Только этого не хватало!
Тут же князь сокрушенно покачал головой. Ничего, однова
живем! Надо будет — сделается и своднею. Толкнет государя в постель к дочери,
за ноги держать будет, со свечкою над ними встанет — и глазом не моргнет.
Вероятно, именно это и придется устроить. И как можно скорей, пока... пока не
стало безнадежно поздно.
Князь едва не схватился за свою седую, многоумную,
многотерпеливую, и многострадальную голову. Сколько передумано, сколько
страданий перенесено было, пока не удалось отвратить юного императора от его
безумной страсти к беспутной Елисаветке! Вот это была опасность так опасность —
возможная женитьба Петра на красотке-тетушке. И Елисаветка не замедлила бы
обвенчаться с малолетним племянником! По счастью, она оказалась слишком жадной
до плотских удовольствий, думала не головой, а своим бабьим передком, вот и
предпочла умелого развратника Бутурлина пылкому, но неловкому юнцу-государю.
Потом начала заигрывать с Иваном...
Теперь место в сердце Петра свободно, и место на троне рядом
с ним — тоже. Что должна делать Катерина, ежели по уму рассудить? Лезть, лезть
на эти места, пробираться, карабкаться, взбираться, протискиваться,
проталкиваться! Ведь, по пословице, свято место не бывает пусто. Неужели Катька
не видит, что сегодня в дом Долгоруких нежданно-негаданно свалилась ее новая и
очень опасная соперница — совершенно как некогда, во времена баснословные,
незапамятные, свалилась с небес на землю вся сила нечистая, сброшенная оттуда
Господом Богом и его ангелами-архангелами после победы над Сатаной. Те
черти-бесы, которые упали в леса, сделались лешими, манилами и уводилами, те, что
рухнули в воду, — водяными, болотниками, омутниками, в степях повелись
стеновые, на подворьях — дворовые, амбарники, сарайники, ну а в домах завелись
домовые, подполянники, подпечники, кикиморы.
Вот такая кикимора запечная нынче вкралась в дом Долгоруких...
Ладно, Катька — дура, все еще слезы по прежнему жениху
точит, не видит, не замечает ни черта, однако глаза Алексея Григорьевича
совершенно не были затянуты слезами. Он приметил, какие взгляды кидал Петька...
тьфу, Петр Алексеевич, государь император, на эту приблудную девчонку. Он
видел, как оживало, как шевелилось его естество в туго натянутых штанах! При
взгляде на Катерину такого с мальцом никогда не происходило! И он двадцать
восемь раз напомнил Алексею Григорьевичу, что Дарья Васильевна (Убиться! Ну
просто не встать и умереть! Данька этот стриженый, беспорточный — Дарья
Васильевна!) должна ехать в Москву вслед за государем, вместе с князем Иваном и
самим Алексеем Григорьевичем. Ни Екатерина, ни Елена, ни, само собой, Прасковья
Юрьевна даже и вспомянуты не были. Зато Дарья Васильевна...
