Дело было не в кровушке. Екатерину не мутило. Просто она
внезапно вспомнила, где и когда видела этого молодого разбойника, который
несколько минут назад заглядывал в карету. Да в Горенках и видела! Он не из
дворни, а из крестьян. У Екатерины была отменная память на лица, она и через
несколько лет могла вспомнить увиденного когда-то давно человека. Точно, видела
этого мужика в деревне... на свадьбе! Екатерина тогда проезжала через деревню с
сестрами, остановились, приветили, молодых... женили, помнится, младшего брата
этого мужика, вот тогда Екатерина его и заметила. А зовут его Ксаверий. Да, вот
так, будто какого-то римского императора. Ксаверий — не больше и не меньше.
Ну, предположим, это он и есть. Что ж такого? Разве не
бывало, что крепостные подавались в бега, уходили в разбойничьи ватаги? Ушел и
этот. Только опять вот какой встает вопрос: чем его так прогневила Мавруха?
Загадочный разбойник: они обычно мстят своим бывшим хозяевам, а этот, наоборот,
очень беспокоился о Екатерине. Именно он — княжна вспомнила теперь голос —
кричал при самом начале нападения: «Не стреляй в карету! Заденешь кого не надо
— я тебя тогда!..»
Нет, ничего не понять, только голову от этих мыслей
сломаешь!
Вдруг снова послышался топот. Девушки испуганно схватились
за руки: неужто разбойники надумали вернуться?! Однако три всадника,
появившиеся на поляне, никак не напоминали своим обличьем лесных ватажников,
двое были одеты как императорские гайдуки, а третий — и вовсе благородный
господин.
— Ради бога, княжна! Что тут произошло?! Какой кошмар!
Не зря так беспокоился ваш батюшка, места себе не находил!
Екатерина глядела на спешившегося всадника — не верила своим
глазам. Это был Степан Васильевич Лопухин, камердинер императора, только
сегодня утром уехавший вместе со всеми в Москву. Лопухин, невысокий, плотный
сорокалетний человек с изморщиненным не по возрасту лицом (следы тягостной
ссылки в Колу), встревоженно таращился на Екатерину. Когда глаза его
встретились с перепуганными глазами княжны, он сорвал парик (очевидно,
совершенно забывшись, приняв его за оброненную где-то шляпу), обнажив коротко и
неровно остриженную голову, и с облегчением вытер париком вспотевший лоб.
— Батюшка ваш вдруг встревожился, что отправил вас и
Дарью Васильевну безо всякой охраны, и чуть не на коленях умолял всех
воротиться, — пояснил Лопухин. — Я вызвался и брат ваш, но у него
лошадь засеклась, он отстал. Я же гнал что было мочи. Еще издали слышу крики,
выстрелы. И вот — ваша карета! У меня аж дух занялся. Сердце отеческое — вещун!
Не зря Алексей Григорьевич с ума сходил.
Екатерина на миг зажмурилась. Это внезапное беспокойство
отца, возвращение Лопухина, тот крестьянин... Какая-то мысль мелькнула, но
исчезла.
Екатерина судорожно стиснула руки:
— Степан Васильевич, господин Лопухин, кабы вы только
знали, что тут было!.. Не иначе Господь нас спас, он же и прислал сюда вас. Ну
сами посудите: кони выпряжены, люди наши побиты...
— Это не беда, — Лопухин сделал знак гайдукам, и
те, спешившись, принялись вновь закладывать карету. — Ежели мне не удалось
разогнать злодеев и освободить красавиц, удовольствуюсь малым: починкою кареты.
Екатерина расхохоталась. Сейчас, когда опасность была
позади, она ощущала необыкновенную легкость что в мыслях, что во всем теле,
каждое слово Лопухина казалось необычайно смешным, каждое выражение его
некрасивого лица — милым и забавным. Раньше он был не очень-то ей приятен, ибо
пользовался не только расположением императора, дальним родственником которого
был, но и Остермана. Хитрую же лису Остермана Екатерина откровенно
недолюбливала и даже боялась. Лоб Лопухина казался ей слишком низким, глаза он
то и дело отводил, улыбался натянуто... Сейчас перед ней сидел словно бы совсем
другой человек. Весь его облик так и лучился счастьем.
— Подумать только! — всплеснул Лопухин своими
крупными, разлапистыми руками, которые чрезвычайно нелепо смотрелись в
обрамлении дорогих кружев. Им гораздо более пристало бы выглядывать из
обтрепанных рукавов крестьянского армяка. — Мне выпала честь помочь даме,
к которой благосклонен сам государь! Поистине, Господь нынче ко мне более чем
милостив. — Екатерина повела на него глазами и медленно улыбнулась.
Говорят, Лопухин — глаза, уши и язык Остермана. И если он так выразился,
значит, просто облек в изящные слова убеждение Остермана. Но если сам Андрей
Иваныч признал, что император благосклонен к Екатерине Долгорукой, это... это
можно счесть новым направлением государственной политики!
Она взволнованно стиснула руки, не отводя взора от
всепонимающих, улыбчивых, приветливых глаз Лопухина. Мелькнуло где-то на
обочине сознания страстное, влюбленное лицо Альфреда Миллесимо, его губы... но
сейчас ей было уже не до Миллесимо. Сузив глаза, мгновенно превратившись из
испуганной девчонки в надменную даму, сказала непререкаемым тоном — именно так,
в ее представлении, только и могла говорить императрица:
— Но вы, сударь, конечно, сделаете все, чтобы разыскать
и примерно покарать виновных в нападении на меня и мою родственницу?
— Не извольте беспокоиться, матушка Екатерина
Алексеевна, — точно так же мгновенно посерьезнев, ответствовал Лопухин
именно в том тоне, каким и надлежит подданному отвечать своей
государыне. — Хоть и затруднительно будет сие устроить, поскольку часть
разбойников убита, а другие разбежались, все же знайте: жизнь положу, лишь бы
вам услужить!
И Степан Васильевич почтительно приложился к милостиво
протянутой руке Екатерины Долгорукой. «Императрицы Екатерины Второй», —
скромно уточнила она про себя.
Сентябрь 1729 года
— Прошу вас говорить только по-русски, сударь. Слава
Богу, я достаточно преуспел в этом несуразном наречии в отличие от испанцев. И
это к нашему счастью. Эта нация, как, впрочем, и все остальные, приверженные
католической вере, испытывает патологическую страсть к подслушиванию,
подсматриванию и вынюхиванию. Недаром именно в Испании зародилась Святейшая
инквизиция. Наверняка у этих стен имеются уши, а то и глаза. Я думаю, что сам
факт нашей беседы не вызовет у де Лириа особых подозрений, ведьмы,
предполагается, познакомились еще в Испании, у вашего приемного отца. Однако
мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы кому-то стало известно содержание
нашего разговора! Прежде всего потому, что оно малоприятно для вас.
— Ценю вашу заботу, — пробормотал Алекс,
попытавшись усмехнуться, однако это плохо удалось. Да и Кейт смотрел так
пристально, так холодно!
— Итак, сударь, из-за вас я запятнал и честь свою, и
подверг урону честь своего брата. Право, мне легче было бы пережить известие о
вашей кончине, чем узнать, что вы не справились с высокой миссией, на вас
возложенной.
— Ну что ж, мне остается лишь просить прощения за то,
что остался жив!
