Лукреция вздохнула и закрыла лицо руками.
— Если бы ты знал, сколько раз я кляла себя за несдержанность! Но разве прошлое вернешь… Мне было так обидно, ведь у самой Каэтаны супруг был хорош собой и закрывал глаза на ее шалости. И вообще виделось мне несправедливым, что она получила все и сразу — красоту, титул, дом этот, состояние. Франсиско… Он после того, как написал картину, остыл ко мне. Я еще пыталась, а он заявил, что во мне нет ничего интересного.
Она заламывала руки и смотрела в стену, но почему-то исповедь эта оставила Альваро равнодушным. Быть может, потому что в искреннее раскаяние Лукреции он не верил.
— Каэтана выставила себя на посмешище, когда танцевала с той девкой и проиграла. И да, я злорадствовала. Я поняла, что она стареет, что еще год или два, пять — самое большее, и Каэтана проиграет свою войну. Все женщины рано или поздно ее проигрывают. Я даже успокоилась, почти успокоилась, но потом встретила ее… Ночью. Она шла к себе, была взволнованна. Рассержена.
…Лукреции не спалось.
Не оставляло ощущение, что, стоит закрыть глаза, и ночь ускользнет, а следом и день, и еще один, и снова, приближая ненавистную свадьбу. И она уговаривала себя, что в судьбе ее нет ничего по-настоящему ужасного. Супруг противен? Многим женщинам противны их мужья. Но он и вправду стар, и наследников прямых не имеет, и если Лукреция постарается… А она постарается!
Очень постарается остаться молодой и состоятельной вдовой…
Ах, почему жизнь ее столь несправедлива?
Почему бы ей не родиться в мужском теле? Тогда никто не посмел бы указывать Лукреции, что ей делать.
И состояние, которое ее братец просаживает за игорным столом, Лукреция сумела бы и сберечь и приумножить.
Каэтана шла медленно.
Не шла, брела, будто слепая, то и дело останавливаясь, хватаясь за голову. И в этом Лукреции почудилась слабость, хотя в прежние времена слабости за тетушкой она не замечала. Но ныне та чересчур много выпила. Да и ревность брала свое… Было бы кого ревновать!
Пожалуй, когда-то сама Лукреция была влюблена во Франсиско. Но минули годы. И что осталось? Желчный раздражительный человек, который всех вокруг подозревает в недостатке почтительности к его особе. Он болезненно воспринимал не то что слова — взгляды. И тянул шею, дул щеки, пытаясь казаться важным.
Равным знати.
Но равным он, невзирая на все свои таланты, не был. И сам это понимал.
А еще он был жаден что до денег, что до женских прелестей, и Лукреции пытался оказывать знаки внимания. Прежде, пожалуй, она была бы счастлива. А ныне испытала лишь раздражение. Нет, хватит с нее и будущего супруга с его неприятным запахом изо рта, морщинами и трясущимися руками.
К чему еще один старик?
Она выберет себе любовника помоложе. И красивого. Должно же в ее жизни быть хоть что-то красивое?
— Лукреция. — Тетушка заметила ее первой и остановилась. — Что ты здесь делаешь?
— Не спится, тетя, — ответила Лукреция. — И вам, как я вижу, тоже…
— Ты все еще расстроена? Это пройдет.
Наверное, если бы Каэтана произнесла слова иначе, с сочувствием или хотя бы без покровительственных ноток, которые царапнули Лукрецию. Без скрытой насмешки… Просто иначе, Лукреция бы промолчала.
— Конечно. — Она вымученно улыбнулась. — Все проходит… Молодость, любовь…
— Что? — Каэтана вновь сдавила руками голову. — Ты о чем?
— Главное, вовремя заметить, остановиться, но не у всех получается…
Сейчас Каэтана, великолепная Каэтана, выглядела обыкновенною старухой. Богатою. Ряженою в роскошное платье, слишком роскошное. И эта роскошь лишь подчеркивала старческою немощность Каэтаны. Краски ее лица поблекли. И черты словно бы поплыли, смазались.
— Вот вы, дорогая тетушка, уж простите, совсем ничего не замечаете… — Лукреция понимала, что ей следует остановиться, но не могла.
Навалилось все и сразу.
Выговор Диего.
Нотации матушки, которая до дрожи в руках боялась, что выгодный брак расстроится.
Уверенность Мануэля, что после смерти супруга Лукреции — а в сем факте он не сомневался — состояние его перейдет к Мануэлю.
Тетушка, ее показная, лживая забота.
— Вы всегда отличались поразительной слепотой. — Лукреция подхватила тетку под локоть. — Пойдемте, я провожу вас… Вам дурно? Вам стоит лечь, поберечь себя. В вашем возрасте следует внимательней относиться к своему здоровью. Хотите, я велю, чтобы послали за лекарем?
Каэтана шла медленно, а Лукреция получала несказанное удовольствие и от этой тетушкиной слабости, и от собственной силы.
— Вам стоит поберечь себя. Особенно сердце. Болит?
— Болит, — призналась Каэтана слабым голосом.
— Это от того, что в нем слишком много страстей… Не вы ли, дорогая тетушка, учили меня, что женщине следует руководствоваться не страстью, но разумом. Быть хладнокровной. Сдержанной. А сами?
Легкий упрек.
И смех Каэтаны.
— Что ты понимаешь, глупая девочка!
— Быть может, ничего. — Странно, но сейчас Лукреция не обиделась на то, что тетушка назвала ее глупой. — А быть может, больше вашего… Вы его до сих пор любите? Конечно, любите. И все видят эту любовь, даже не любовь, а страсть, которая позорит и вас, и всю семью…
— Не тебе мне о семье говорить! — Она попыталась вырвать руку, но покачнулась, и Лукреции пришлось тетку приобнять, чтобы та не упала. — Ты… Вы все от меня зависите…
— А вы зависите от прихотей недостойного человека.
— Он меня… любит… Он слишком горд, чтобы признать это, но он меня любит!
— И из большой к вам любви привел в ваш дом эту девицу?
— Он хочет, чтобы я ревновала.
Это упорство Каэтаны удивляло. Наверное, Лукреция и вправду уродилась черствой, но лучше уж так, чем это мучительное чувство, заставляющее позабыть о гордости и чести.
— Чтобы вернула… Чтобы все было, как прежде… — Дверь в комнату тетушки была приоткрыта. — Уходи.
— Нет… Вы не понимаете.
— Уходи.
— Он никогда не любил вас. Он вообще способен любить только себя!
— Он… он…
Лукреция втолкнула тетку силой.
— Он изменял вам всегда… с женой…
