Макс поморщился.
— Конечно, детки были не рады новой мамочке… Более того, настолько не рады, что пришлось отправить всех за границу, вроде как образование получать приличное. Ну а молодожены зажили, не знаю уж, как счастливо, но почти два десятка лет они протянули…
— Это много.
— Много, а потом детки вернулись. Сынка папаша устроил на фирму, вроде как собирался передавать ему дела. Дочери… одна флорист, вторая — дизайнер. А по факту обе сидели на родительской шее. И потому, когда этой шеи не стало, случился скандал.
— А он сам умер?
Алинка не знала, жаль ли ей этого незнакомого человека или все же нет.
— Вроде бы как сердце не выдержало… Конечно, детишки попробовали обвинить вдову в убийстве, а заодно уж завещание оспорить, но ничего не вышло. Судились долго и пришли к мировому соглашению. Вдова поделилась наследством, а они — сняли претензии… И вроде как зажили вместе большой и недружной семьей. И жили так, пока вдове не вздумалось привести в дом любовника… Это я о твоем бывшем.
— Я поняла.
Алинка тоже старалась смотреть исключительно на дорогу.
Деревья. Кусты. Изредка дома, еще реже машины. Особняк находился не просто за городом, а на приличном расстоянии от города. Почему? Если дом не был куплен, а строился, как сказал Макс, участка поближе не нашлось? Сомнительно. И значит, нарочно выбирали такой… Но зачем?
— Конечно, детишкам такой поворот не по нраву пришелся. А с другой стороны, Марина — женщина в самом соку, только-только сороковник разменяла.
— Сколько?
— Сорок четыре ей исполнилось, Алинка… А ты что думала?
— Стасик сказал, что она…
— Замечательная женщина, в которую он с первого взгляда влюбился? Ну-ну… Алиночка, твой бывший — засранец, любить он в принципе не способен, а в Маринке нашел ее состояние, вот и все… Ладно, выглядела она очень даже, только сорок лет — это сорок лет и есть.
И подмигнул Алинке, как когда-то.
— На деле дамочка просто прикупила себе молоденького любовника, и в доме он жил на положении комнатной собачонки. Хочет хозяйка — пнет, захочет — приласкает… В общем, всерьез его никто не воспринимал. А у него нервы сдавать стали, у Марины-то характер был не сахарный, отыгрывалась за все годы примерного замужества, и все даже ждали, когда разрыв грянет.
О ссорах Стасик не рассказывал. И о капризах, и о том, как все было на самом деле. Собачонка? Он, с его самолюбием, с его непоколебимой уверенностью в собственном превосходстве — и в роли игрушки?
— Накануне ее смерти они поссорились. И если верить Гошке, хотя верить ему надо с оглядкою, уж больно пристрастен в данном вопросе, ссора эта отличалась от прочих. Раньше только Маринка орала на любовника, а тут оба отличились. Стасик даже обозвал дорогую невесту старой коровой. Как понимаешь, этого она бы не простила…
Алина, подумав, согласилась.
— Наследники было обрадовались, сама понимаешь… А утром нашли тело. — Макс сделал паузу, впрочем, надолго его не хватило. — И вот что любопытно: из всех способов самоубийства Марина выбрала не то чтобы самый изощренный, но тоже непростой. Нажралась красок… А у нее от супруга целая аптечка осталась. И пистолет имелся. И нож, если вены резать, нервные дамочки очень любят вены резать. А вот она — красок решила откушать. Что самое интересное, краски выбрала ядовитые, которые с мышьяком и медью. И так прилично сожрала, а потом прилегла на кушеточку… В общем, нашли ее только утром.
Особняк уже показался издали. Он стоял на вершине холма, и дорога желтою лентой тянулась к кованым воротам.
— Ну и возникли вопросы. С чего это вдруг она решила самоубиться? Она изрядно напилась после ссоры. Гошка вообще утверждает, что вдовушка попивала, особенно на ночь глядя, а напившись, засыпала глубоко и крепко. А тут вот в мастерскую потянуло. За отравой. При том что мастерская эта располагалась в отдельном строении. А ночью дождь шел. Не самое удачное время для прогулок, но вот… И главное, почему краски? Да в таком количестве. Твой бывший утверждает, что краски сам готовит, по старинным рецептам, а потому это нормально, что часть из них ядовиты. И что Марина об этом прекрасно знала, твердит…
Ворота раскрылись, едва они подъехали, и было в этом что-то жуткое, заставившее Алину вздрогнуть. Она тут же укорила себя за глупость: никакой мистики, обычная электроника. За воротами следили, вот и все. И охране велено было машину пропустить.
— А охрана… — встрепенулась Алина.
Если охрана была, а подобное место сложно представить себе вовсе без охраны, то должна была что-то видеть. И не только видеть. Вон, за машиной Максовой сразу две камеры повернулись.
— Правильно мыслишь, малинка. Охрана была, но в дом ее не пускают. Блажь хозяйская. Перед смертью супруг Маринки параноиком стал, двоих сразу к женушке приставил, чтоб не загуляла… В общем, как только избавилась она от опеки, так сразу охрану из дома выставила. И наблюдение убрала.
Машина катила по широкой дорожке. Аллее.
За аллеей — газон зеленый, ровный, словно ненастоящий. Дальше кусты какие-то виднеются, деревья. Парк? В принципе, почему бы и нет? Алинка глазела по сторонам, забыв про стеснение. Когда еще ей доведется побывать в месте, столь поразительно похожем на декорацию к историческому фильму?
Макс остановился перед домом.
Да каким домом! Дворцом из белого камня. Два крыла, и каждое увенчано декоративною башенкой. Центральное строение о трех этажах щедро украшено лепниной. И колонны здесь смотрятся уместно, как и парадная лестница с низкими ступенями.
Гостей ждали.
— А теперь сделай вид, что ты дура обыкновенная, непроходимая, — сказал Макс и открыл дверцу. Выбрался он первым, закричал: — Гошик! Сколько лет, сколько зим! А ты не изменился… Алинка, это Егор, я про него тебе рассказывал.
Он обнял невзрачного мужчину в сером костюмчике. По виду Гошки сложно было сказать, сколько ему лет, такие люди как-то очень быстро старились, а потом, состарившись, застывали в этом состоянии на годы и десятилетия. Так что ему, сутуловатому, хрупкому даже, могло быть и двадцать пять, и сорок пять, и даже за пятьдесят.
— А это моя невестушка. — Макс распахнул дверцу и подал руку. — Алинкой звать. Как услышала, куда я еду, тоже захотела.
Алина с трудом выбралась из машины. Она не привыкла ходить на каблуках, которые выше десяти сантиметров. И теперь, покачиваясь и почти повиснув на Максе, чувствовала себя истинной дурой. Даже притворяться не надо.
Гошкин взгляд, неожиданно цепкий, колючий, скользнул по Алине, задержавшись и на блузочке кружевной, полупрозрачной, и на юбочке, и на треклятых туфлях.
— Рад знакомству, — сказал он и руку поцеловал. Губы у Гошки оказались сухими, и само прикосновение их было неприятно. Но Алинка старательно улыбнулась.
