Клинг-кланг! — лязгнул засов. Взвизгнули несмазанные петли, что-то заскрежетало; в окошке, что в верхней части двери, появилось лицо коадъютора.
— Молись Светлым, дитя, — велел он, и стена за моей спиной поползла вверх.
Сперва ничего не происходило. Камеру наполняло мое тяжелое дыхание, чавкающая солома — я отползла в противоположный угол, к ведру с водой, сжала в ладонях жестяной ковш, мое единственное оружие. Стук капели, чьи-то стоны, тишина. Звук.
Цок-цок. Цок-цок-цок. Цок — так стучали когти Уголька по каменным плитам коридоров, когда пантера возвращалась с охоты. Цок-цок. Цок-цок-цок. Цок. Тишина.
Цок-цок. Цок-цок-цок. Фырканье — влажное, шумное.
Визгливый хохот ударил по нервам, и во мраке тоннеля зажглись три пары желтых огоньков. Мечущийся свет факела выхватил из темноты горбатые фигуры, свалявшуюся серую шерсть и круглые уши. Ослепленные пламенем, твари замерли на несколько секунд. Повели носами и захохотали, залаяли, взвыли, в четыре прыжка преодолев разделявшее нас расстояние. Я заорала от ужаса, когда две пятнистые гиены располосовали юбку, а третья, самая крупная, с задранным обрубком седого хвоста, успела вцепиться в плечо, прежде чем натянулась удерживающая ее цепь.
Я очнулась в трясущейся кибитке шунави.
— Пить… Пить, пожалуйста…
— Отпсирадо якха! О, дэвлалэ!.. Лачинько, санакунэ, выпиес…
[30]
Лира, девочка… Янош, осторожнее, не брюкву везешь!
Вода, омерзительно-теплая, задохнувшаяся в жестяном жбане, показалась мне нектаром. Я пила, пила, пила, пока живот не скрутило судорогой. А потом меня вырвало — желчью.
— Простите… — всхлипнула я. — Биби
[31]
Шукар, я уберу… — Попыталась встать и поняла, что не чувствую правой руки. Совсем.
— Сосуды повреждены, — хмуро сказала шунави, затирая рвоту. — Я сделала что смогла, но… — Увидела, как я стремительно бледнею, понимая, и зло швырнула тряпку. — Ай-вэй, Матерь, на кого ты нас покинула! Что от мира остается, во что люди превратились!.. Райаны, лизарийцы, войны, храмовники эти, Паладины, будь они неладны! Во имя Светлых! Так тот бэнг
[32]
сказал, когда тебя увозил! Да какие ж это Светлые боги, дэвлалэ! Во имя каких богов детей травят псами?!
— Гиенами… — прошептала я, раз за разом втыкая в правую ладонь подобранную щепку — до крови. Вот только крови почти не было. И боли тоже, как если бы из плеча росла перемотанная бинтами деревяшка.
Притихшие дети — Ягори и Ружа — со слезами смотрели, как я терзаю руку, а потом не выдержали и с ревом убежали к родителям, на козлы.
Шунави, вытирая глаза кончиком платка, молча гладила меня по волосам.
Я так и не выпустила флер в темнице. Кандалы — тяжелые, высокие поножи — обожгли бы голени, протяни я тончайшую нить дара, и это был бы конец. Голодные гиены, спущенные на меня коадъютором, показались бы играющими котятами по сравнению с застенками Паладинов.
Из подземелий городской тюрьмы меня вынесли в час совы, отдали Яношу и Илоро, дежурившим у входа.
— Лира, чаюри! Лачинько!
А я ничего не могла сказать, только мелко тряслась и открывала рот, хватала воздух, как выброшенная на берег рыбешка. Было страшно, до жути страшно — вдруг коадъютор передумает, вдруг Ньето убедит его снова устроить испытание зверями… Он ведь до последнего не верил, осматривал мои ноги чуть ли не через выпуклую линзу — такие использовал Сорел для наблюдения за звездами.
— Что и требовалось доказать, господин коадъютор! Шильда контролирует флер!
— Что и требовалось доказать, Ньето, ты идиот! — усмехнулся суфраган Рамос. — Выслужиться захотел? Самый умный? Самый наблюдательный? — покосился на заполняющего бумаги коадъютора и прошипел: — Знаешь, сколько я видел таких, молодых и резвых? Через голову прыгнуть решил? Так я позабочусь, чтобы тебя перевели поближе к райанским горам — там тебе и ведьм, и нечисти по горло будет!
— Я докажу вам, что я прав! Она же не остановится! Она…
— Достаточно, младший суфраган Ньето, — поднял голову коадъютор. — Перевяжите девочку и верните ее римела.
Рука начала сохнуть после «перевязки» суфрагана. Крепкий жгут, спрятанный под бинтами, я проносила почти шесть часов вместо положенных двух — от шока я не чувствовала ни боли, ни онемения. А потом стало поздно.
Я сидела в трясущейся на ухабах кибитке, ковыряла ладонь, глупо надеясь, что уж следующий укол я точно почувствую, и вспоминала прощальные слова Ньето:
— Мы оба знаем, что ты такое. Я буду за тобой следить.
Я думала, он блефует, пугает меня, и выронила карты, когда при очередной попытке «погадать» — в глухой деревушке, за полсотни лиг от Гренады! — в мой подбородок уперся стек.
— Здравствуй, римела. Погадаешь на удачу?
Я смотрела на улыбку суфрагана, на спящий медальон Паладинов, демонстративно блестевший поверх камзола, и понимала, что это конец, что Лаурой Рэйлирой Орейо, Волчицей райанов, Обезьянкой Роха мне больше не быть, даже если я доберусь до княжества.
Однорукая калека Йарре просто не нужна. Тимару — может быть, но Йарре…
Я же не дура, я прекрасно понимала, какой меня хочет видеть граф! Сильной, смелой, способной отвечать за себя и других. Как он гордился мной, когда я вывела попавшую в окружение полусотню! Когда возвращалась, пропыленная, запыхавшаяся, и бодро рапортовала, что его приказ выполнен! Как горели его глаза, когда меня хвалили командиры — «если будет позволено сказать, господин, леди Орейо оказала отряду неоценимую помощь». Он сжимал мое лицо в ладонях и тихо говорил, перемежая слова короткими поцелуями:
— Умница. Ум-ни-ца.
А я млела в его объятиях и готова была наизнанку вывернуться, луну с неба достать, пойти в Лес и нырнуть на дно океана — лишь бы не отпускал. Лишь бы шипр, лишь бы сильные руки, лишь бы теплые губы и тихий шепот:
— Лето мое, радость моя…
И его сердце, бьющееся у моего уха.
Я заболела Йаррой еще в лагере, еще до Пратчи. Граф вдруг стал необходим мне, как воздух, как вода, как Тимар, и даже чуточку больше. Я стеснялась, краснела, пряталась от него — упасите Светлые, догадается, заметит! Засмеет же… Это же глупость, слабость, а я должна быть сильной, такой, как леди Алиссандра, — я уже знала, что она училась вместе с графом и Императором Сином у Роха. Иногда я даже нарочно сбегала в другой конец лагеря — само собой, по уважительным причинам: осмотреть обоз, проверить периметр, еще что-нибудь, а Йарра находил меня и беззлобно ругался, ворчал:
— Ну что ты бегаешь от меня, как от чумного?
