Следовательно, обстановка требовала оперативно выработать комплекс срочных, а главное — эффективных мер по удержанию противника в системе обороны и повышению устойчивости войск фронта. После обобщения первого опыта боев, в 23.05 7 июля, уходит шифрограмма Военного совета с указанием принять следующие меры:
«Всем армиям.
1. Окапывать живую силу, матчасть и КП.
2. Применять ПТМ, ППМ, управляемые фугасы и снаряды.
3. Минировать мосты, обеспечить надлежащей связью во избежание преждевременного разрушения.
4. Иметь подвижные группы заграждения и группы ближней борьбы с танками, усиленные инженерными средствами.
5. Обманывать противника, распылять его средства применением ложных объектов и окопов.
Все эти мероприятия направлять для повышения стойкости и упорства наших войск и увеличения потерь противника в живой силе и технике»{630}.
Достаточно много вопросов возникало по количеству уничтоженной вражеской бронетехники. Согласно сообщениям с частей, немцы за трое суток на всем участке фронта потеряли 1785 танков{631}. Однако сила ударов их дивизий хотя и несколько снизилась, но по–прежнему оставалась очень высокой, и ничто не говорило, что враг лишился столь значительного количества техники. Причин этому могло быть три. Первая: данные значительно преувеличены (частично это было правдой), вторая: противник постоянно пополняет танковые части и вводит новые резервы, и, наконец, третья: ремонтно–технические службы его соединений работают с очень высокой производительностью. При выезде офицеров управления БТ и MB, а также по личным наблюдениям командования фронта и армий был выявлен ряд случаев завышения числа подбитых машин. Это происходило во многом из–за того, что один и тот же участок обороняли несколько разных воинских формирований (танкисты, артиллеристы и пехота), поэтому штаб каждого из них считает одни и те же танки, подбитые на этом участке, и передает вышестоящему командованию. А вся информация в конечном счете стекается в штаб фронта, это вело к увеличению числа уничтоженных машин, порой в разы.
В то же время было признано, что главным источником пополнения немецких танковых частей является оперативная [675] работа его ремонтно–восстановительных служб, так как поле боя с первого дня наступления находилось в руках противника. Причем врагу невольно помогали сами же войска фронта. При танковой атаке артиллерия старалась вести огонь главным образом по наиболее уязвимым местам — ходовой части боевых машин, с целью быстро обездвижить их и тем самым сбить темп наступления. Орудийные расчеты не добивались полного уничтожения бронетехники; нанеся первые повреждения и остановив танк, сосредоточивали огонь по другим машинам.
Слабыми оказались и советские противотанковые мины. В лучшем случае от их взрыва разбивало гусеницы и отрывало катки. Пробить же днище машины или полностью уничтожить ее они были не в состоянии. Подразделения немецких танковых полков сразу после боя незамедлительно подводили тягачи или те же линейные танки, под прикрытием дыма оперативно эвакуировались подбитые машины, и имевшие незначительные повреждения быстро восстанавливались.
Военный совет фронта немедленно потребовал от войск расстреливать бронетехнику врага до полного ее уничтожения. Суть этого распоряжения передал в свои бригады штаб 5‑го гв. Стк в 22.00 7 июля:
«1. Установлено, что артиллеристы и танкисты при отражении танковых атак противника при первом же повреждении танка оставляют его в покое. Противник, используя это положение, ночью, а иногда и днем оттаскивает танки в тыл и быстро их восстанавливает, вводя в строй. Командир корпуса приказал:
1. Каждый танк противника надежно расстреливать и приводить в полную негодность или сжигать выстрелами»{632}.
Выше уже отмечалось, что на Н. Ф. Ватутина оказывалось ежедневное давление из Москвы. Ставка была недовольна складывающейся обстановкой на Воронежском фронте и требовала остановить дальнейшее продвижение врага. Еще были свежи в памяти обе харьковские катастрофы, поэтому дать стопроцентную гарантию, что они не повторятся, никто не мог. Ежедневные звонки И. В. Сталина и членов Политбюро ЦК ВКП(б) создавали в штабе фронта нервную обстановку. Об этих разговорах Н. Ф. Ватутина с членами Ставки ВГК пойдет речь чуть позже, а сейчас обратимся к воспоминаниям члена Военного совета, они ярко передают атмосферу тревоги и напряженности, царившей в это время в штабе фронта. [676]
«Сражение разгоралось, — вспоминал Н. С. Хрущев{633}. — У нас с Ватутиным стала проявляться тревога: мы все же не ожидали такого нажима. Чрезвычайно встревожило нас известие, что появились какие–то новые танки противника с такой броней, которую не берут наши противотанковые снаряды. Дрожь прошла по телу. Что же делать? Мы отдали распоряжение, чтобы артиллерия всех калибров била по гусеницам. Гусеница у танка всегда уязвима. Если и не пробьешь броню, то гусеницу снаряд всегда возьмет. А перебил гусеницу, и это уже не танк: вроде неподвижной артиллерии. Появится облегчение. Наши стали именно так и действовать, причем довольно успешно. Одновременно мы начали бомбить танки с воздуха. И тут же доложили в Москву, что встретились с новыми танками. Немцы звали их «тигры»… Нам вскоре прислали новые противотанковые снаряды, которые поражали броню «тигров» — кумулятивные снаряды, прожигавшие металл. Однако «тигры» успели поколебать уверенность действий нашей противотанковой артиллерии. Мы–то считали, что все нам нипочем и разгромим немецкие танки…
Вообще очень важные происходили тогда события. Решалась судьба войны и судьба страны. Многое неприятно сейчас вспоминать. И обстановка сейчас другая, и время другое…
…враг оттеснил нас к третьему рубежу обороны. Три ее полосы, включая последнюю, имели противотанковые рвы, различные земляные и полевые укрепления, огневые позиции для пехоты, артиллерии и танков. И почти все это он за неделю преодолел, пока не уперся в тыловую армейскую полосу обороны. Особенно острой сложилась ситуация у станции Прохоровка, в направлении Курска»{634}.
Моральное состояние командующего фронтом, без всякого сомнения, играло важную роль в ходе проведения операции. Но Николаю Федоровичу пришлось побывать не в одной сложной переделке, и он прекрасно понимал: И. В. Сталин ничего не забывает. Но, как и каждый командующий, хотел завоевать его расположение, тем не менее пока все это были [677] «рабочие моменты». Судить о его деятельности Верховный будет по итогам операции. Поэтому Н. Ф. Ватутин, конечно же, переживал, как любой человек, но больше всего его заботило другое — сообщения разведки об интенсивном сосредоточении на обояньском и прохоровском направлениях значительных резервов противника.
Разведслужба в войсках Воронежского фронта, в том числе и штаба фронта, была налажена, мягко говоря, отвратительно, об этом мы еще поговорим. Отмечу лишь, что главными ее недостатками являлись: низкая профессиональная подготовка офицеров, плохо налаженная аналитическая служба, а руководство отделов и управлений было склонно преувеличивать силы противника. Читая сводки, подписанные заместителем начальника штаба фронта по разведке генерал–майором Виноградовым, нельзя не отметить, что разведчики часто обнаруживали целые соединения противника там, где их и в помине не было. Так, на третий день операции «Цитадель» по–прежнему сообщалось, что дивизия СС «Лейбштандарт» действует в полосе 7‑й гв. А, а через некоторое время на прохоровском направлении разведчики найдут 16‑ю мотодивизию, которой в полосе фронта вообще не было.
