Грязный палец скользит по строчкам, глаза разбирают торопливые каракули, лоб морщится, шевелятся губы, и, наконец, принимается решение — куда «схипать» на зиму. Выход на трассу, призывно поднятая рука и…
Однако многим ехать некуда. В отличие от тех, кто любит называть себя «системщиками» и будет проводить время до тепла в тусовках по разным городам, или сам придет сдаваться в венерологический диспансер, или заляжет в психушку — полечиться и заодно скоротать время до тепла, до новой трассы на юга, «беспредельщики» уже никуда не едут. Как правило, они поселяются поблизости от теплых или людных — в туристическом отношении — мест, образуя специфические общины бывших наркоманов, алкоголиков, проституток с трассы. Убогие, увечные люди, опустошенные морально и физически.
Есть и такие, кто на всю жизнь остается верен джинсовому рванью, толстовским теориям и теплым воспоминаниям о «системе» и трассе, но отходит от них, словно переболев ими, как неизбежной детской болезнью, вроде кори или коклюша. Многие из них пополняют ряды околобогемной публики, изобретая свои направления в искусстве, рисуя картины под Малевича или Пикассо, старательно копируя манеру пластики Сидура или архитектурные новации Корбюзье, зачастую даже не зная об именах корифеев, но свято веря, что являются первопроходцами.
К такому человеку, переболевшему «системой» и трассой, отправился Купцов пасмурным летним днем, надеясь застать «вольного художника» на месте.
Путь его лежал к границам бывшего Камер-Коллежского Вала, теперь уже прочно забытого москвичами, которых среди жителей огромной, перенаселенной столицы осталось не так много. Особенно если брать в расчет именно коренных москвичей. Вскоре на высоком берегу реки, неподалеку от Новоспасского моста, ему открылся вид на мощные белые стены с бойницами и сторожевыми башнями. Над ними вознеслась ввысь стройная колокольня с позолоченной маковкой купола, увенчанного крестом, — колокольня бывшего мужского Новоспасского монастыря, возведенного почти полтысячи лет назад для защиты Первопрестольной от врага.
На широком монастырском дворе некогда гулял архимандрит Никон, впоследствии возведенный в сан патриарха и оставшийся в истории как реформатор церкви, отправивший в ссылку мятежного попа Аввакума. К своему счастью, Никон теперь не может увидеть, во что стараниями последующих поколений превратилась некогда грозная обитель монахов-воителей — всюду грязь, мусор и мерзость бесхозяйного запустения, гибельные условия для уникальных фресок, которые мракобесы от атеизма чудом не успели запродать Западу в первые годы советской власти.
Тяжело вздохнув — как-то безотрадно все это, когда душит, не давая продохнуть, дефицит во всем, даже в памяти, — Купцов свернул в сторону от шумной Таганской площади. Отыскав старый кинотеатр, предъявил пожилой билетерше удостоверение и, уверив ее, что он не собирается смотреть в зале фильм, прошел через фойе к неприметной двери, ведущей в подвал. На ней красовалась облупившаяся табличка «Посторонним вход воспрещен». Рядом — эмблема мужского туалета, который можно найти с закрытыми глазами, только по запаху.
Толкнув дверь с табличкой, Купцов убедился, что она не заперта. Шагнув за порог, он начал спускаться вниз, в сырую темноту подвала. Ступени лестницы были выбитые, щербатые, а сбоку тянулась отполированная множеством ладоней водопроводная труба, укрепленная на вбитых в некрашеную стену крюках и должная заменить перила.
Внизу, на крохотной площадке, оказалась еще одна дверь, сквозь щели которой пробивался слабый мигающий свет. Открыв ее, Иван очутился в полумраке, разорванном светом проектора. Нескладный, заросший до глаз волосами человек копошился около афиши, усердно малюя на ней огромной кистью.
— Кто там? — недовольно обернулся лохматый, пытаясь разглядеть незваного гостя.
— Это я, Буня, — проходя в комнату, откликнулся Иван.
— Никак гражданин Купцов? — выключая проектор и зажигая верхний свет, ошарашенно пробормотал Буня. — Призрак отца Гамлета… Вас же, говорили, услали куда-то из Белокаменной? Неужто вернулись? Или у меня мальчики кровавые в глазах?
Хозяин мастерской смахнул со стула грязные кисточки, постелил на него свежую газету и широким жестом предложил гостю присесть, а сам отошел к недоконченной афише, на которой уже просматривались контуры грубого мужского лица.
— Нет, — присаживаясь на предложенный стул, улыбнулся Купцов, — я не призрак. Можешь пощупать. Принимаешь гостя?
— Ну, смотря какого, — буркнул хозяин, доставая недопитую бутылку пива. Обтерев ее горлышко ладонью, он сделал добрый глоток.
— А ты, стало быть, окончательно порвал с «системой» и на трассу больше ни ногой? — осматривая мастерскую, протянул Иван. — Решил вернуться к старому ремеслу?
— Так и вы свое ремесло не забываете, — усмехнулся Буня. — Нашли вот.
— Сыск не ремесло, — назидательно заметил Купцов. — Сыск — это искусство.
— Пива хотите? — не зная, чем занять руки, и скрывая охватившее его беспокойство, предложил хозяин.
Неожиданное появление Купцова, которого он надеялся более никогда в своей жизни не видеть, выбило Буню из колеи. Как он радовался, узнав, что Ивана перевели из Москвы в далекий город и, как поговаривали, навсегда. Есть Бог на небесах, есть, услышал Он молитвы бедного Буни и услал въедливого сыщика подальше. Нет, Иван Николаевич, конечно, не в пример многим милицейским: особо не матерится, руки не распускает, разговаривает вежливо, тюрягой попусту не грозит да и мелкими делишками не занимается. Серьезный мужчина, однако с юмором и в себе уверенный, понимающий других людей. Но уж больно тяжелый, как стотонный пресс, — давит и давит, вроде бы мягко так, внешне незлобиво, — а не вздохнуть и не вырваться. И вот сейчас опять появился! Зачем ему бедный Буня, что там у сыщика приключилось?
— Спасибо, — отказался Купцов, — или ты забыл, что я не употребляю?
— Нет, почему. — Буня никак не мог нащупать в разговоре верный тон, а грубить не хотелось: кто его знает, как все дальше повернется? — Помню. Вы счастливый, воля есть, а я вот балуюсь… Сразу хочу сказать, — решился он, не желая более тянуть, — предупредить хочу. Нет больше Буни, кончился совсем. Остался гражданин Носов Николай Кузьмич, вернее, товарищ Носов. Вот так… Я теперь, дорогой гражданин Купцов, полностью чистый перед вами, работаю, как видите.
— Вижу, — согласился Иван, доставая сигареты. — У тебя курят? Ну и как, нравится?
— Чего? — подозрительно уставился на него хозяин мастерской. С этим милиционером никогда не знаешь, какого подвоха ждать. Поэтому стоит ухо держать востро.
— Работать, — пояснил Иван.
— А-а, — облегченно протянул Носов. — Ничего… Правда, платят маловато, но я еще подрабатываю Главное — мастерская есть, писать можно. Это все так, ерундовина, — он пренебрежительно кивнул на незаконченную афишу, от которой шел густой запах свежей краски, — баловство для заработка.
— А для души? — прищурился Купцов.
Буня стрельнул в него недоверчивым взглядом, потом, немного поколебавшись, что не укрылось от внимательно наблюдавшего за ним Купцова, полез за груду афиш и старых досок. Порывшись там, достал небольшое полотно и поставил на стол.
