Мысленно она снова и снова повторяла последние слова, которыми они обменялись с Азизом. Он выглядел таким холодным, закрытым. Оливия хотела быть с ним, делиться с ним переживаниями, поддержать его после того, что скажет ему Халиль. Но Азиз этого не хотел. Это было мучительно очевидно.
Стиснув подушку, Оливия почувствовала подступающие слезы. Может, надо просто сдаться. Признать поражение. Принять то, что предлагает ей Азиз, или даже попытаться жить вдали от него, если оставаться рядом будет слишком поздно.
Или можно признаться ему в любви.
От этой мысли ее охватил ужас. Что, если Азиз ответит, что не любит ее? Что, если ее чувства будут ему противны? Она может погрузиться в такое же бесконечное отчаяние, которое пережила после того, как потеряла Дэниэла. С режущей душу ясностью она осознала, что потерять Азиза будет так же больно.
Дверь открылась и закрылась со щелчком, и Оливия подняла голову, все так же прижимая подушку к груди. Это был Азиз. Выражение его лица было невозможно понять.
Оливия сглотнула.
– Что случилось? – выдавила она шепотом.
Азиз медленно прошел по комнате и принялся смотреть в окно, стоя к ней спиной.
– Халиль отказался от трона.
– Отка… – Осекшись, Оливия уставилась на спину Азиза. – Но это же… хорошая новость, да? – уточнила она, не уверенная, как понимать ситуацию. Азиз не выглядел довольным.
– Очень хорошая, – безразличным голосом сказал Азиз. – Оказывается, он всегда считал себя полноправным наследником. Он не знал, что его мать была неверна шейху.
– Но он узнал правду…
– Вчера. Ему рассказала тетя. Он официально отрекается от всех претензий. Не будет ни войны, ни референдума. Он собирается поддержать мое правление, помочь исцелить нашу страну. – Он говорил ровно и все не поворачивался лицом.
Оливия смотрела на него в недоумении, но потом ее охватило ужасное осознание: теперь его престол в безопасности. Теперь он может развестись с ней. Он сам говорил, что не хотел жениться.
Ее ведь даже не показывали народу. И если Халиль отрекся от престола, он отпустит Елену. Азиз может жениться на ней, если сочтет нужным.
Она облизнула пересохшие губы, чувствуя, как медленно, болезненно и тяжело бьется сердце.
– Ты… ты хочешь аннулировать брак?
– Что? – Азиз обернулся; на его лице все еще не отражалось ничего. – Ты сама этого хочешь, Оливия?
– Я спрашиваю, потому что ты ведешь себя так… так странно, Азиз. И ты не хотел жениться, это вынужденная мера.
– Нет, – признал он после паузы. – Я не хотел.
– Значит… – Она развела руками, не желая произносить это вслух первой. Не желая предлагать Азизу выход. Всего несколько часов назад она собиралась признаться ему в любви.
Она до сих пор желала его взаимности.
– Значит – что? – повторил за ней Азиз. – Ты хочешь освободиться от брачных уз? – К удивлению обоих, его голос зазвучал гневно. – Так-то серьезно ты к ним относишься?
– Я думала, что этого хочешь ты! – воскликнула Оливия срывающимся голосом. – Скажи мне, чего ты хочешь, Азиз!
Он смотрел на нее в упор. Грудь у него вздымалась от эмоций, глаза были полны муки, угадать причины которой Оливия не могла.
– Я хочу, чтобы ты меня любила, – прошептал он. – Господи, я не думал, что когда-нибудь снова это скажу. Что снова стану умолять кого-то о любви.
– Тебе не нужно умолять…
– Когда я шел на встречу с Халилем, то понял, насколько хочу, чтобы ты была рядом. Насколько я люблю тебя.
Оливия сморгнула слезы; ее переполняли изумление и надежда.
– Правда?
– Да. Я люблю тебя, Оливия. Ох, как я тебя люблю… Я боролся с этим чувством с тех пор, как ты приехала в Кадар, а может, даже до этого. Может, с тех пор, как я впервые начал задумываться о тебе, о женщине с восхитительным смехом, которая умела играть так, что я хотел одновременно плакать и петь. Я просто не хотел тебе говорить, даже себе не хотел признаваться, потому что боялся снова быть отвергнутым – и на этот раз все будет еще хуже.
– Я не… – начала Оливия, но Азиз продолжал, все быстрее и быстрее:
– Я не жду, что ты ответишь на мои чувства. Не прошу о чуде. Но я не мог тебе не сказать и надеюсь… – его голос дрогнул на мгновение, – надеюсь, что со временем ты сможешь почувствовать ко мне то же, что я чувствую к тебе. Хотя бы толику этих чувств.
– Ох, Азиз. – По щекам Оливии покатились слезы от понимания, скольким этот восхитительный измученный мужчина рисковал ради нее. Он признался в любви, не зная, что чувствует она. Не надеясь, что она любит его в ответ.
– Разве я много прошу? – прошептал он. – Не сейчас, но в будущем… Я знаю, что тебе причинили боль, Оливия. Такую сильную боль… Но я хочу помочь тебе ее преодолеть, насколько это возможно. Я ни в коем случае не стану преуменьшать то, как повлияла на тебя потеря Дэниэла, но…
– Азиз. – Оливия улыбнулась сквозь слезы и шагнула к нему навстречу. – Замолчи.
– Что?..
– Я люблю тебя, – прямо сказала она. – Я уже тебя люблю. Сейчас, здесь. Безумно. Я хотела тебе сказать раньше, но не успела, и, честно говоря, я боялась, что ты не захочешь это слышать. Боялась того, что сделаю, что почувствую, если ты отвергнешь мою любовь.
Азиз смотрел на нее так, словно не понимал смысл ее слов.
– Но ты только что спросила, хочу ли я аннулировать брак.
– Потому что я боялась. – Она знала, что придется объяснить получше. – Я не все тебе рассказала о том, как отдала Дэниэла, – начала она. – Как сильно это на меня повлияло.
Закрыв на секунду глаза, Оливия снова услышала искусственно жизнерадостный голос отца. «Слушайся маму, Оливия, так будет лучше. Ну хватит, милая, хватит говорить о неприятном. Сыграй мне на пианино. Как в старые добрые времена». Как будто она не раскрыла ему только что всю душу, умоляя помочь. Поддержать.
Страх, рожденный этим воспоминанием, память об испытанной боли, о том, как ее разрушила такая потеря доверия, не давали ей прежде признаться Азизу в любви. Но теперь она открывала ему и это, и все остальное.
– Я рассказала отцу про Дэниэла, – тихо выдохнула она. – Я просила его поддержать меня. Умоляла. Как ты умолял своего отца о любви. Но мой отец, мой обожаемый отец, отвернулся от меня. Он не хотел знать. Не хотел даже на меня смотреть. А когда я попросила его помочь мне оставить ребенка, он просто погладил меня по голове и велел слушаться маму. – Голос у нее дрогнул. – А потом он попросил сыграть ему на пианино.
Она помотала головой, все еще поражаясь тому, как сильно может ранить такое старое воспоминание.
– Знаешь, что я сделала? – спросила она печально.
– Ты сыграла ему на пианино, – мягко сказал Азиз, и Оливия кивнула. – Я сделал бы то же самое. Делал тысячу раз, бесконечно пытался угодить человеку, которому я был безразличен. Пытался заслужить его любовь.
