Но только не Андрей. Он перехватил пистолет за ствол и стремительно бросился к купеческому сыну, не давая ему опомниться. Тот, пытаясь защититься, не пустился наутёк, а выставил перед собой руки. Андрей ударил его тяжёлой рукоятью пистолета по голове. Хоть шапка и смягчила удар, но Андрей, видимо, перестарался немного, не рассчитал силы. Купеческий сынок побледнел, закатил глаза и осел на снег.
Андрей резко обернулся. Он не забыл, что сзади, у входа, стоит ещё один злодей. Но тот быстро понял, что дело не выгорело: мало того что он из нападавшего тоже может превратиться в жертву, так ведь теперь и уйти незаметно со двора, сбежать уже не получится.
Он метнулся в одну сторону, другую, но двор был непроходной. В отчаянии бандит, едва держась на ослабевших от страха ногах, затравленно озирался по сторонам. Вдруг, в каком-то исступлении, дико сверкая глазами и плохо соображая, что делает, он сделал шаг в сторону Андрея.
— А-а-а! — закричал он, достал из кармана нож и кинулся к Андрею.
В это время из дворницкой, вход в которую был в боковой стене арки — аккурат посередине, — на звук выстрела и крики выбежал дворник Иван. В руке он сжимал черенок лопаты — в умелых руках неплохое оружие в рукопашной. Завидев незнакомца с ножом в двух шагах от себя, он с силой ударил его черенком по руке. Парень взвыл от боли и выронил нож. Дворник вошёл в раж, огрел его по голове, и только шапка спасла бандита от верной смерти. Злодей покачнулся, а Иван, не давая ему прийти в себя, черенком ударил его по коленям. Преступник с воплем упал.
Андрей мог бы вмешаться, остановить дворника, но зачем? Они шли за его жизнью, пусть получат своё. Да и к тому же Иван черенком лопаты не убьёт, но покалечить может. Теперь, после случившегося, преступление их уже будет квалифицироваться как нападение на государева служащего с угрозой для жизни. По закону преступника ждёт за это верная смерть через повешение. Тогда чего их жалеть?
— Молодец, Ваня! Обязательно про помощь твою сообщу. А сейчас неси верёвки, злоумышленников связать надо и в экспедицию доставить.
Купеческий сын, силясь приподняться на локте, со страхом наблюдал за происходящим, держась за голову.
Иван убежал в дворницкую и вынес моток верёвки. Преступников связали, не церемонясь.
— Я тут побуду пока, посмотрю за ними, а ты найди подводу — их же отвезти надо.
Дворник быстро сыскал на мостовой подводу. Вдвоём они взвалили связанных преступников на возок.
— Господин хороший, энтот вроде дышит ещё. Может, в госпиталь его свезти?
— Пока довезём — дойдёт. Не велика потеря, меньше мучиться будет.
— Это почему?
— Им всем виселица грозит.
Услышав эти слова, очухавшийся купеческий сын задёргался, завопил:
— Не хочу-у на виселицу!
— А ты думал, за нападение на власть тебя по головке погладят и пряников дадут? Сам, своими руками, корень у семьи подрубил. Отец на каторгу пойдёт, а ты — на эшафот.
Купеческий сын завыл. Злодей с поломанной рукой стонал.
— Эй, Иван, а ты чего не садишься? Вместе поедем — с тебя ещё показания взять надо, ты главный свидетель и участник схватки.
Иван вздохнул и нехотя уселся на подводу. Места на ней уже не было, и Андрей зашагал рядом.
Лязгин в экспедиции удивился, завидев подводу, полную связанных людей.
— Это ты чего? Неуж свидетелей привёз? А связал зачем?
Лязгин вопросительно смотрел на товарища.
Андрей объяснил ситуацию.
— Хм, получается — дело по купцу закрыли, коли свидетелей нашёл, а по сынку его открыли. То ли ты невезучий, Андрей, то ли наоборот. Одно дело завершил и второе, почитай, — тоже.
— Везучий, Иван Трофимович. И с дубиной на меня сегодня вот этот, в живот раненный, пёр, и с ножом кидался — тот, который стонет. А я — вот он, живой и без царапинки. Спасибо Ивану, — кивнул Андрей на дворника, — помог мне с ними совладать.
— Значит, всё-таки — везучий, — согласился Лязгин. — Ну, коли так — пиши бумаги. До вечера чтобы успел. На обоих сразу в суд и передадим — на купца да на сына его с шайкой. За шайку-то больше дают. Хотя куда уж больше виселицы.
Когда стаскивали купеческого сынка с подводы, он брыкался, выл, пытался укусить. Глаза его вылезли из орбит, и он казался сумасшедшим.
— Как думаешь, Иван Трофимович, на самом деле он свихнулся или прикидывается?
— А суду всё едино. Вздёрнут, и все дела.
Через день состоялся суд. В один день судили обоих, только отца утром приговорили к десяти годам каторги, а сына с бандой — к повешению. Приговор привели к исполнению на следующий день. А чего преступника в тюрьме держать, тратить деньги казённые на его кормёжку?
Купец, как узнал, к каким страшным последствиям привёл его поступок, едва руки на себя не наложил, хорошо — надзиратели тюремные углядели.
День шёл за днём, прошла неделя. Андрей вспомнил о трёх днях отпуска, что когда-то обещали Лязгин да и Чичерин. Сейчас они были бы как нельзя кстати — к отцу ведь съездить надо, о Василисе поговорить.
Лязгин думал недолго.
— Дел мало, розыскники не загружены — езжай!
Обрадованный Андрей прикинул: получалось, вместе с воскресеньем — четыре дня. День на дорогу туда, столько же обратно, два полных дня на родине. Сосем неплохо.
После работы он пошёл к Рыбневым — всё-таки надо сообщить об отъезде. Нифонт обрадовался.
— А как добираться будешь? Снег уже тает, дороги развезло. Хочешь, я тебе лошадь найду? Ты в седле держаться-то умеешь?
— Обижаете, Нифонт Петрович, я же дворянин потомственный.
— Считай, договорились. Когда надо?
— Хоть завтра.
— Будет, приходи с утра. Только не загони лошадку да кормить не забывай.
Андрей посмотрел на Нифонта укоризненно. Купец смутился:
— Да это я так, к слову.
Задерживаться у Рыбневых Андрей не стал — надо было ещё собраться к выезду. Да и Нифонту насчёт лошади договориться необходимо. Где уж он её возьмёт — не Андрея забота, сам вызвался помочь.
И слово своё купец сдержал: утром Нифонт завёл Андрея во двор, где уже стояла осёдланная лошадь.
— Видал? — гордо приосанился Нифонт.
— Как звать-то?
Нифонт смешался.
— Вот простодыра! — Он хлопнул себя по лбу. — Забыл спросить!
Андрей вытащил из кармана припасённый ломоть хлеба, посыпанный солью, и протянул к лошадиной морде. Лошадка обнюхала угощение и аккуратно взяла губами краюху с ладони.
— Всё, Нифонт, мы подружились с нею, и теперь не важно, как её звать.
— С Василисой-то пойди попрощайся.
