– Ни-на! Ни-на!
Невысокий полноватый человек с крашеными волосами, очень похожий на переодетую женщину, стоял на авансцене и пел в микрофон:
– Ни-на! Ни-на!
– Это он? – трепетно выдохнула Майя, вцепляясь одной рукой в Сережину ладонь, а другой – в ладонь какого-то худющего парня с заморенным лицом.
Кажется, он был художник-декоратор, а может, простой рабочий сцены, судя по азарту, с каким только что громоздил причудливые декорации. Все вокруг называли его Лешим.
– Неужели это он, тот самый Мисюк?! Матерь Божия, я его совсем другим представляла. Говорят, он матерится как сапожник и вообще жуткий похабник.
– У нас в театре есть сапожник, – усмехнулся Леший. – Мы вместе лет пятнадцать работаем, я ни разу не слышал, чтоб он матерился. А этот… – Он отчаянно покрутил головой. – У меня, у мужика, уши вянут. Сейчас еще ладно, он чего-то добился от актеров, что-то начало получаться, он так-сяк доволен, а на первых репетициях такими словечками их называл, я умираю. Вон того парня, – Леший показал на худенького актера, зачем-то забравшегося на самую вершину сложного модуля-пирамиды и притулившегося там, словно воробышек на шатком насесте, – только вчера обозвал сперматозоидом. Можете это себе представить?!
Майя и Сергей дружно уставились на парня. Оба слабо представляли себе, как именно должен выглядеть сперматозоид, но было в этом слове что-то хилое, вихляющееся, как и в тощей, худосочной фигуре актера. Может, Мисюк все-таки прав?
– Я что хочу сказать, – осторожно начал Леший, который почему-то сразу взял шефство над новенькими (может, по природной доброте, а может, потому, что ни в какую не мог оторвать глаз от Майиных убийственных ног), – если этот дядька начнет матюгаться, вы просто не слушайте, не обижайтесь. Ну, у него эта матерщина как… как вода из крана капает, понимаете? Вы же не будете обижаться на кран, если из него капает?
– Постараемся. – Майя признательно улыбнулась. – А чего это он поет: ни-на, ни-на? Микрофон проверяет?
– Да нет, помрежа нашего зовут Нина Евгеньевна, это он ее призывает. Репетиция назначена на десять, он пришел точно, а видите, актеры еще не все, и Нины нет.
– Господи, я вообще не понимаю, как можно опаздывать на репетицию к такому человеку! – прошептала Майя, которая была жутко пунктуальна.
– А где он живет, в какой гостинице? – спросил Сергей, исподтишка разглядывая массивную золотую цепь, которая лежала на полной груди знаменитого режиссера, обтянутой тесноватой водолазкой, и еще больше делала его похожим на женщину.
– Ему театр квартиру снял на Верхне-Волжской набережной, машина его обслуживает. У него расписание железное, себя на работе не жалеет, вкалывает как зверь, не то что наши лоботрясы, – пробормотал Леший, придирчиво оглядывая сцену. – Черти, куда задевали подсвечники? Все, ребята, я с вами прощаюсь, пойду искать реквизит. А то еще и мне нагорит от великого человека!
Между тем сцена наполнялась людьми. Все были одеты абы как, но довольно тепло (в театре, такое впечатление, еще не начинали топить), и Сергей чувствовал, как дрожит Майя в своем концертном, очень красивом, но очень легком платье. Да и его самого уже ощутимо познабливало.
Наконец появилась и «Ни-на», оказавшаяся пухленькой старушкой с кипой разрозненных бумаг в руках. Она уселась за низенький столик в углу сцены, включила настольную лампу и принялась разбирать листочки. Мисюк смотрел на нее с видом терпеливого мученичества.
– Гоним ту сцену, что недоработали вчера, – сказал он, когда помреж наконец-то перестала шелестеть бумагой. – Где у меня Шариков?
Худенький «сперматозоид», сидевший на макушке пирамиды, помахал рукой.
– Отлично. Азазелка где? Гелла, Бегемот? Коровьев, Мастер и Борменталь?
Поочередно махали руками, обращая на себя внимание, затерявшиеся среди небрежно разбросанного реквизита актеры, изображавшие названных героев. Насколько знали Майя и Сергей, ставили какой-то капустник по «Мастеру и Маргарите» в совокупности с «Собачьим сердцем». Малевич, пока вел их сюда, уверял, что после этой постановки театральный Нижний наконец-то укажет театральной Москве: ее место в буфете!
Впрочем, пока ничего феерического на сцене не происходило. Мисюк довольно миролюбиво выкликал:
– Азазелка, пошел! Гелла, пошла! Выдерживайтетемп, слушайте музыку! Вокруг себя крутись – сме-е-ло! Молчать-стоять!
Проходы, выходы, пробежки повторялись по многу раз, Мисюк не ляпнул еще ничего неприличного, все это начинало напоминать урок в студии бального танца, и Сергей постепенно заскучал. Режиссер почему-то не обращал на танцоров никакого внимания, но только что Сергей подумал, а не перепутал ли что-нибудь Малевич, как небольшие темно-карие глаза, очень похожие на бусинки, воткнутые в непропеченное тесто, уставились на пару в ярких концертных одеяниях.
Сергей мигом вспомнил, что фрак его и ботинки уже давно потеряли презентабельность. Интересно, сколько им заплатят за выступление? Малевич говорил о какой-то серьезной сумме…
– А, пришли наконец-то, – сказал Мисюк, как если бы Майя с Сергеем не торчали тут битый час. – Отлично. Ни-на, что мы вчера решили, когда начинается танго?
Помреж пошарила в своих листочках, потом выразилась в том смысле, что вчера насчет танго ничего не решили. Во всяком случае, она такого не помнит.
– Ни-на, – терпеливо произнес Мисюк, – мы же договорились: все мои указания вы каждый день записываете новым фломастером, чтобы в вашем тексте ничего не путалось. Вспомните, каким фломастером вы писали вчера, и сразу найдете эти заметки про танго.
Несколько листочков упало с Нининого столика на пол, и было видно, что все они исписаны крупным полудетским почерком одинаковой синей пастой.
– Какое танго? – спросила наконец помреж.
– Нина, вы что, больны психически? – очень вежливо осведомился Мисюк. – Я сказал – вчера это было! – что в пяти сценах: на балу, при встрече Иешуа с Понтием Пилатом, при ссоре Шарикова с Борменталем и где-то еще звучит мелодия танго и проносится пара! Напомните мне, в каких сценах еще это намечено? Или вы слишком плотно позавтракали и еще не отошли после еды?
Нина терзала листки и молчала, будто Кочубей на пытке.
– Ладно, – с тяжким вздохом махнул рукой Мисюк. – Давайте пока посмотрим, как ребята танцуют. Встали в стоечку, милые. Вася! Музыку!
Сергей ощутил, как подобралась Майя. Автоматически смягчились колени, чуть запрокинулась голова. Послышалась музыка, и ноги сами собой ринулись выписывать «прогрессивное звено» – начало всякого бального танго.
Это было одно из лучших танго в мире – «Санта-Моника», однако Сергею оно всегда казалось хоть и волнующим, но немножко слишком медленным. Впрочем, его из двух десятков других придирчиво и долго выбирал сам режиссер, так что спорить не приходилось.
– Обходим пирамиду! – крикнул Мисюк в микрофон. – Плавненько! Проходим под ней! Отлично!
