Да, намаялся с ним Федор. Он сам в реальности никого еще не любил по-настоящему, женщин было много, а любви не было, в чем-то, как ни смешно, этот мальчик с разбитым сердцем был опытнее его, взрослого мужчины, живущего более воображением и далеким прошлым, чем реальностью, – и живым настоящим. Однако именно Федору пришлось учить его забывать любимую женщину, вырывать ее с корнем из сердца, которое уродилось у Кирилла глупым, неразумным, привязчивым… Не скоро Кирилл приучился смотреть на Элю вполне спокойно: на смену любви пришла не ненависть, а спасительное равнодушие, и как-то раз он пришел к Федору и сказал с простодушным изумлением:
– А вы знаете, у нее, оказывается, кривые ноги!
Тем временем серый парень с газетой, исполнявший роль Федорова бруствера, начал вести себя беспокойно. Зачем-то елозил по скамейке, то складывая газету, то разворачивая, беспрестанно закрывая Федору поле обзора. И вдруг отшвырнул газету, вскочил так стремительно, что у него что-то выскользнуло из кармана, перепрыгнул с газона на дорожку и торопливо зашагал к выходу из сквера.
Федор растерянно проводил его взглядом, дивясь такой импульсивности, и вдруг обнаружил, что впереди парня по пустому скверу идет высокая женщина в зеленом пальто и белой шелковой косынке, а рядом вприпрыжку бежит девочка в пушистой розовой курточке и шапке со множеством помпончиков. Да это же Катина шапочка, Федор сегодня вдоволь насмотрелся на эти помпончики-цветочки в аэропорту. А пальто – Тонино. Это Тоня с Катей уходят по дорожке! Как же он их умудрился пропустить? Называется, погрузился в мысли с головой. Вдобавок этот серый с газетой дергался туда-сюда, вот и сбил обзор. Так Федор и не узнал, оглянулась ли Тоня, выйдя из ворот садика. Ну, теперь остается уповать на Бога! И для начала пусть Бог поможет догнать Тоню, пока она не дошла до остановки троллейбуса.
Федор вскочил со своей лавочки и ринулся вперед. Что-то сбоку привлекло его внимание, какое-то яркое, веселое пятно на той скамейке, откуда поднялся непоседливый сосед. Бросил взгляд мельком – и запнулся, не веря своим глазам, потому что то, что он видел, не могло, совершенно не могло оказаться на этой лавочке!
Это была игральная карта.
Карта лежала вверх лицевой стороной, и стало видно, что это фигурка человека в папской тиаре и мантии, с посохом в руке. У фигурки было лицо неприятной, носатой женщины с хитроватым взглядом маленьких темных глазок. По тонким губам змеилась улыбка, для которой не было иного определения, кроме – коварная.
Федор схватил карту и громадным прыжком перескочил на дорожку. Ринулся бежать что было сил. Серая спина казалась так далеко от него и так близко к зеленому пальто!
Мужчина сунул руку в карман и держал ее там, Федор видел, как напрягся его локоть.
«Вот сейчас!»
Федор хотел закричать: «Стой!», но испугался, что этим только подхлестнет события. Иной раз крикнуть – это предупредить врага, а на него лучше напасть без предупреждения! И, весь вытянувшись, он прыгнул вперед, простирая руки и силясь хоть кончиками пальцев зацепиться за серую куртку.
Повезло – не пропали еще навыки голкипера дворовой, школьной, потом студенческой, потом любительской команды. Вцепился в серые плечи, впился в них ногтями. Человек, не ожидавший нападения, пытался устоять на ногах, но бросок Федора был слишком силен, серый повалился ничком. Федор – на него, неосознанно поворачивая голову и оберегая лицо от столкновения с землей. Может, шрамы и украшают мужчину, но предстать перед Тоней с разбитым носом – спасибо большое!
Серый бешено завозился, пытаясь сбросить Федора, но тот уже поймал его правую руку и заломил за спину. Серый взвыл и выпустил пистолет. Федор оттолкнул его в сторону, услышал, как вскрикнула Тоня, – ее голос освободил сознание, затуманенное лютой жаждой крови. Еще мгновение – и он выстрелил бы в затылок этой подлой тварюги, которая, чудилось, свалилась в этот мир из некоего мрачного, почти сюрреалистического гиперпространства, вылезла из старой, почти забытой могилы, будто упырь; был бы он один, еще ладно, а то ведь такое сонмище жутких призраков влачилось за ним… но только Федору дано было знать об этом, только ему было предначертано – спасать, защищать в одиночку. И никому ведь не объяснишь, надо просто – делать!
Тем временем серый вдруг сделал какой-то хитрый рывок, выскользнул, при этом ощутимо пнув в бок Федора, а когда тот конвульсивно согнулся, серый вскочил и на полусогнутых кинулся бежать, бросаясь то вправо, то влево, словно сбивая прицел.
Вдруг зашумел мотор, и с проезжей части на бордюр скверика лихо заскочила грязно-серый побитый «Форд».
Тут до Федора дошло: враг уходит. Может уйти!
– Стой! – Он вскочил, прицелился. – Стой, стреляю!
Поздно – серый ворвался в распахнувшуюся дверцу машины, ноги его еще тянулись по земле, а «Форд» уже тронулся. Взревел на полных оборотах – и исчез за углом.
Федор постоял, тяжело дыша, вглядываясь в безответные сумерки. Потом спрятал пистолет под борт куртки – на это все же хватило ума, чтобы не пугать слабый пол, отвел волосы со лба и даже попытался придать лицу человеческое выражение. Тут его что-то обхватило за колени, и он еще был в таком взбудораженном состоянии, что чуть не сделал соответствующий рывок, после которого захват ослаб надолго бы… надолго. Но спохватился и сперва вниз посмотрел, прежде чем дергаться.
Круглая рожица, глаза как блюдца, курносый носишко и щербатенькая улыбка:
– Здравствуйте. Я вас сегодня в самолетнике видела. Вы на мою шапочку смотрели. Нравится? Это мне мама сама связала.
Понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя и сообразить, что это такое «самолетник». Ну да, словечко «аэропорт» Катерине еще выговорить слабо. Помнится, были такие люди в XIX веке, которые никак не могли смириться с иностранными заимствованиями: они хотели, чтобы философию называли любомудрием, галоши – мокроступами, еще какие-то такие словесные приколы придумывали. Федор здорово повеселился, когда про них в первый раз услышал, это потом он узнал, что славянофилы не только прикалывались лингвистически, но и Россию спасли. Катерина, часом, не будущая славянофилка? Ну, если Федору удастся приложить руки к ее воспитанию, именно таковой она и вырастет.
– Привет, – сказал, придерживая ее за худенькие плечи, чтобы не отходила.
Диковинное это было ощущение – обнимать кроху, прижавшуюся к его коленям и вот так глядящую снизу вверх. Он вообще любил детей, и они его любили, оттого в школе с детьми ему было куда лучше и проще, чем с «любомудрыми» училками, но вот такого теплого ощущения своего, родного существа рядом еще как-то не приходилось испытывать.
Быстро погладил девочку по ее помпончикам, оглянулся на Тоню – она-то там как?
Она была в порядке, смотрела на Федора огромными изумленными глазами, словно не верила, что это – он, однако особого страха на ее лице не было, она даже не побледнела. Наверное, не успела испугаться, даже понять не успела толком, что происходит. Ну и отлично.
