— Будь добр, назови-ка мне координаты Мамона.
— Как же ты мне надоел! — с усмешкой заявил он.
— И все же?
— Мужик, иди-ка ты туда, куда тебя послали, — издевательски проговорил он и отвернулся, чтобы я не разглядел, какие у него грустные глаза.
Парню очень хотелось жить.
— Послушай!
Прямо дежавю какое-то. Один в больничной палате, второй на крыше. Оба такие гордые и отважные.
— И постарайся врубиться, никаких тайн я из тебя не выбиваю…
— А ты попробуй!
— И не мечтай. Мне всего-навсего надо сказать ему пару слов. Потом, сам понимаешь, Мамон спустит «симку» в унитаз, и все дела.
Он помолчал немного, вдруг тихонько рассмеялся, покачал головой и сказал:
— Ладно, поболтай напоследок. — Парень вытер полой футболки взмокшее лицо. — Запоминай.
Мамон включился после второго гудка.
— Как все прошло?
— Просто прекрасно, — отозвался я. — Здравствуй, дружище.
— Привет! — Он чертыхнулся. — Что с Како?
— Учитывая все произошедшее, первым спрашивать буду я. Ты не против, приятель?
— А то ты сам не понял. — Он вздохнул, и у меня на секунду потемнело в глазах, потому что я уразумел все и сразу.
— Кто отдал приказ? — Я очень постарался не сорваться на писк. — Первый?
— Нет, — прозвучало после паузы. — Это все, что я могу сказать. Уж извини.
— Согласен.
— А теперь…
— Живой твой пацан. — Я бросил взгляд в сторону Како, который без особого успеха делал вид, что ему абсолютно до лампочки все, о чем мы там треплемся. — Приезжай и забирай. — Я отключил телефон и бросил в его сторону. — Вот видишь, а ты боялся.
— Еще чего.
— Молодец. — Я достал из рюкзака бутылку и кинул ему. — Это вода. Ею ты запьешь лекарство. — Следом полетела упаковка таблеток.
Потом я извлек из собственной сумки антисептик и бинт, подошел поближе, положил рядом и сказал:
— Вот это тебе тоже понадобится.
— Зачем?
— Сейчас объясню. — Я прострелил ему толстенную нижнюю конечность повыше колена.
Парень взвыл, схватился за ногу, между пальцев показалась кровь.
— Перевязывайся, глотай колеса и жди. — Я разобрал «Люгер» и побросал детали в рюкзак. — Удачи.
Я прокатился в автобусе, потом в такси, водитель которого деньги за проезд потребовал вперед, и наконец прошелся пешком. Заглянул в магазин и прикупил пол-литра антидепрессанта. Не родной водки, как хотелось бы. Ее здесь не продают. Не виски, рома или джина. Таким босякам, как я, подобная прелесть просто не по карману. Обычного местного виноградного бренди, единственным достоинством которого является крепость.
Я поднялся на второй этаж клоповника, гордо именуемого гостиницей, зашел в номер и запер за собой дверь. Потом я свинтил крышку с бутылки, наполнил до краев стакан и немедленно опустошил его. Без тоста, как и полагается пить за упокой. После этого я закурил и принялся мерить шагами по диагонали крохотный номер.
Значит, центр отдал команду на ликвидацию своего оперативника, подполковника Кондратьева Станислава Александровича, псевдоним Скоморох, то есть меня. Мамон взял под козырек и послал милого юношу Како решить этот вопрос.
Да, в здешней резидентуре действительно налицо острая нехватка кадров, если один и тот же сотрудник сидит за компьютером, а в свободное время валит людей из антикварного ствола с глушаком кустарного производства.
Я подошел к столу, налил и опять выпил. На сей раз с тостом. За Како и Мамона. Пусть у них все будет хорошо.
Я точно никогда не узнаю, почему этот старый лис пытался настолько простодушно меня подловить. Это и в самом деле очень интересно. Мы ведь до этого разок-другой работали вместе. Он приблизительно представляет, кто я и на что способен.
Может?.. Нет, чепуха. Получив такой вот приказ из Москвы, он сказал: «Есть» и послал помощника грохнуть меня, точно зная, что на такую тухлую приманку я ни в коем случае не клюну.
Мамон подставил своего пацана? Вовсе нет. Он прекрасно знал, что ничего страшного с ним не произойдет.
Вам так не кажется? Да ладно, я хорошо знал, куда стрелять. Такие раны быстро заживают. Через пару недель парень встанет на ноги и начнет потихоньку ходить.
Я ведь собираюсь пробыть здесь еще несколько дней. Мне совершенно без надобности, чтобы этот юноша носился по городу со стволом в рюкзаке и жаждой мести в сердце. Пусть пока полежит на спине, поработает с ноутбуком на пузе и просто подумает о делах наших скорбных. Мальчику пора начинать взрослеть.
Когда ситуация резко меняется, прежде всего требуется успокоиться и начать думать. Я присел возле стола и постарался собрать нервы в кулак. Вполне получилось. Недаром же я освоил граммов триста за десять минут без всякой закуски.
Я посидел, покурил. С ненавистью, как на врага, посмотрел на недопитую бутылку. Алкоголь, как известно, яд. В моем случае это еще и недопустимая роскошь. Отныне нормой жизни становится трезвость.
Я решительно взял сосуд за горло, запрокинул голову и перелил содержимое в свою собственную глотку. Я молодецки крякнул, занюхал эту прелесть кулаком и опять почувствовал себя самым настоящим русским офицером. Прямо как Штирлиц, который ощущал это состояние каждое Двадцать третье февраля. Первое мая. Седьмое ноября и на Старый Новый год.
Я достал из сумки громоздкий старомодный телефон и принялся давить на кнопки. Несмотря на непрезентабельный вид, этот аппарат стоит как две приличные иномарки. Звонки с него не перехватываются, адресат не пеленгуется, особенно если подключить телефон к компьютеру. Что я и сделал.
— Слушаю! — Голос моего куратора звучал слишком бодро для уже не такого молодого человека, разбуженного в несусветную рань.
— Привет, Сергеич! — бодро, как мне показалось, заявил я. — Узнал?
— Не звони мне больше, Стас, — ответил тот и отключился.
Я прилег на койку, заложил руки за голову и принялся любоваться трещинами на потолке, слушать голоса за стенкой. Там вовсю раскручивалась ежевечерняя мыльная опера. Визгливый женский голос сообщал некоему Адолфо, что он вонючий козел, бабник и педик. Тот в ответ орал, что достопочтенная донна Камилла — истеричка, вонючая старая свинья и жирная безмозглая сука, в общем, тоже ни разу не ласковый май.
Наступила зловещая тишина. Потом вдруг раздался скрип пружин, затем визги, стоны. Наконец сквозь стену пробился торжествующий страстный вопль, очень напоминающий брачный крик марала.
Я сам не заметил, как отрубился. Спал и видел знакомый до боли пейзаж. Это были горы, только не гламурные заснеженные склоны Куршевеля или какого иного курорта для богатеньких, а те, другие, голые и пыльные, по которым мне пришлось до тошноты набегаться в далекой юности.
