– У Фирсова полно таких штучек. Как он умудрился зарезервировать в прошлом место для перебросов – его трудности. Но он говорил, что в ФСБ синхронизатором так и не воспользовались, кишка у них оказалась тонка. А Сопротивление дальше восемнадцатого года не проникало.
– Тихон, получается, первопроходец.
– Он, и еще Кришна.
– Бабу его так звали, – пояснил Колян. – От того и наколку сделал. В молодости, конечно. А ты думал, у нас тут кто-то верует?
Лиманский вздохнул и с неприязнью отвернулся от Куцапова.
– А в девяносто восьмом – где вы там их искать собираетесь?
– Там, где они будут, – Петрович позвенел связкой из трех ключей. – Фирсов дал им адрес служебной квартиры, которая с пятнадцатого по двадцать пятое июля была свободна.
– И он это помнит?!
– Наш Иван Иванович – человек не простой, – гордо заявил Колян.
– Ну что ж, если мы знаем, где и когда, зачем терять время?
Я открыл дыру, и мы ушли от дождика и от Пузыря с его заветной бутылкой. Сосна за окном посвежела и обзавелась небольшим муравейником.
В тысяча девятьсот девяносто восьмом вахту нес молодой парень, почти юноша, с полными губами и томным взглядом налима. Он дремал в низком шезлонге, но как только мы появились, тут же вскочил и нервно задвигался. Четверо незнакомцев, вываливших из пустой будки, могли повергнуть в шок кого угодно.
– Все в порядке? – Спросил Куцапов, привычно забирая инициативу в свои руки.
– Так точно.
– Какой сейчас курс доллара? – Неожиданно поинтересовался Лиманский.
– Сорок девять, – доложил часовой.
– Что «сорок девять»?
– Копеек, – ответил он, удивленно вращая глазами-блюдцами.
– Не может быть! Миша, ты слышал? Николай! – Лиманский чуть не пустился в пляс. – Сорок девять копеек! Копеек! – Выкрикнул он в светлое небо.
– Ты чего, Петрович? – Осадил его Куцапов. – Забыл, где мы? Ну, сорок девять, и хрен с ними. Когда это было? А в двадцать шестом твоими долларами задницу подтирают. До нас кто-нибудь проходил? – Спросил он у дежурного.
– Нет, вы первые, – торжественно объявил тот.
– Отлично! Все-таки мы его обставили.
– Ой, забыл! – Спохватился часовой. – Вам же пакет, – он сбегал в свой домик и вручил Куцапову обычный белый конверт.
Разорвав его, Колян выудил красочную открытку с видом Кремля.
– «Не ищите, встречи не будет. Вернусь сам, когда сочту нужным. В город не суйтесь, но если сильно неймется, то поаккуратней. Левый «стоп» у Савельева не работает. Вечно ваш, Тихон», – прочитал Куцапов вслух. – Вот, гнида! Кто такой Савельев?
– Я, – робко отозвался юноша.
– Когда он здесь был?
– Кто? Не было никого.
– А письмо откуда?
– Кажется от… не помню, – растерялся часовой.
– Ну, работнички! Какое сегодня число?
– Пятнадцатое.
– Июля?
– Так точно.
Куцапов одарил меня поощряющим взглядом и направился к синему «Вольво» под брезентовым тентом.
– Николай, постой! – Крикнул Лиманский. – Мы его не достанем. Неужели ты не видишь, что он с нами играет?
– Я ему поиграю!
– В лучшем случае он просто издевается. В худшем – заманивает в ловушку. Зная твой темперамент, легко догадаться, куда ты поедешь.
– И поеду, – подтвердил Колян. – Чего мне бояться, засады? Да я его соплей перешибу!
– Он это знает, – сказал Петрович. – И если зовет, значит может твоей сопле что-то противопоставить.
– По части мозгов, профессор, ты у нас номер один. Но когда нужно действовать, позволь решать мне. Савельев! Ключи! Продолжай бдить, – распорядился Колян. – И не кури возле домиков, сгорят когда-нибудь. Встретишь Ивана Ивановича – передавай привет.
– Ивана Ивановича? Я такого не знаю.
– Тогда не передавай, – решил Куцапов.
Клеверное поле мы объехали по длинной дуге: на границе леса была укатана колея с непересыхающими лужами и полоской пыльной травы посередине. Качка в «Вольво» почти не ощущалась, салон был большим и прохладным, и от плавных нырков машины меня потянуло в сон.
Выбравшись на асфальтовую дорогу, Куцапов опустил стекла и включил магнитофон. Водянистый тенорок запел что-то такое про эскадрон и про коня, которого непременно нужно было пристрелить.
– Петрович! А?! – Колян сделал звук тише и нажал на перемотку. – Девяносто восьмой, Петрович! Эх, времечко! Мне сейчас двадцать пять, а тебе?
– Семнадцать, – ответил Лиманский, неохотно отрываясь от своих мыслей.
– У, какой ты молодой. А тебе, Мама?
Тот отмахнулся, продолжая пялиться в окно.
– Двадцать два, – сказал я, не дожидаясь вопроса.
– В ваше время все песни были такие идиотские?
– Всякие были песни. Сам вспоминай, мы же с тобой почти ровесники.
Куцапов перевернул кассету, и динамики заныли про путану, которую почему-то сравнивали то с бабочкой, то с рыбой. Настроение сразу упало, и дальше мы ехали молча.
Навстречу попались две машины: рефрижератор и старая модель «Жигулей». Я успел разглядеть девушку на заднем сидении – блондинка в цветастом сарафане томно подносила к губам длинную сигарету. Зверски захотелось курить. Я порылся в карманах и, найдя несколько старых рублей, попросил Куцапова остановиться у какого-нибудь придорожного магазинчика.
– Нельзя, – сказал Лиманский. – С местными никаких контактов. Скоро приедем на явку, там все есть.
Я представил, как Тихон мечется по чужому городу – без денег, документов, без единого знакомого, и понял, что его шансы невелики. Служебная квартира освободится только сегодня, и здесь его фокусы не сработают. Попробует снова нас опередить – нарвется на спецуру из ФСБ, и тогда я ему не завидую.
Воздух постепенно пропитался гарью и приобрел сизый оттенок.
– Вот она, цивилизация, – буркнул Колян, закрывая окна.
Мы приближались к Москве. Куцапов выключил магнитофон, но облегчения тишина не принесла. Каждый нервничал по-своему, однако основной груз лег на меня, ведь это мне требовалось определить, отличается ли нынешний мир от эталонного – того, который я запомнил двадцатидвухлетним парнем. Наши дальнейшие действия зависели от моего вердикта: узнаю свой девяносто восьмой – остановим Тихона, и тогда появится надежда, что все беды, начиная с Балтийского кризиса, будут похоронены в побочной ветви развития – вероятной, но не реализованной. А если не узнаю… Если выяснится, что и здесь уже все по-другому… нет, такой вариант я рассматривать не желал.
