– Занялся спортом? – Спросил я. – Чего это дернуло на старости лет?
– Поговори еще! «На старости», – передразнил он беззлобно. – У меня здоровья в десять раз больше, чем у тебя. То, о чем ты подумал, тоже в порядке, жалоб не поступало. И питаюсь по-человечески, – он покосился на пакетик чая, утыканный окурками.
Мефодий уже застегивал рубашку, когда я заметил у него на животе широкий кривой шрам. Рубец был бледным и гладким – видимо, появился он давно.
– Откуда такая отметина?
– Где? А, это? После.
– Как же ты затесался к ученым?
– Все определил случай. Правда, его подготовка обошлась в приличную сумму. Тот самый товарищ устроил мне встречу со своим начальством. Если б ты знал, какая была конспирация! – Мефодий даже прищурился от удовольствия. – И я им подошел, – он нежно погладил черный предмет на столе. – Они выбирали подопытного кролика и не догадывались, что кролик выбрал их сам. Интересно, что бы ты подумал, если б я появился прямо в комнате?
– Так и живешь в этой квартире? Дом еще не развалился?
– Нет, конечно. В смысле, не живу. Оставил как память о молодости. Хотя, скоро придется с ней расстаться, по просьбе общественности. Горят желанием открыть здесь музей.
– Музей чего? – Не понял я.
– Чего? – Мефодий подался вперед, приблизив свое румяное лицо к моему. – Музей меня, Миша! Ну, и тебя, естественно.
От таких слов у меня сладко засвербило в груди. Чтобы чем-то занять дрожащие пальцы, я принялся барабанить по скатерти. Водки, как на зло, в доме не было.
– Все-таки удалось?
– А почему нет? – Отозвался Мефодий, и мне вдруг захотелось хоть на миг почувствовать себя им – стареющим мэтром, изнемогающим от славы.
– Тебе ровно пятьдесят?
– Хочешь вычислить, из какого я года? Прибавь к своему две тысячи шестому еще двадцать. Дальше машинка не пускает.
– Две тысячи двадцать шестой. Выходит, пятьдесят. И как там… у вас?
– Помаленьку. Вот тебе, кстати, сувенирчик. Извини, подарить не могу. Только посмотреть.
Мефодий протянул мне толстую книгу в красивой обложке.
– «Ничего, кроме счастья», – прочитал я вслух.
Вверху, в малиновых облаках, летящих по розовому небу, стояло: «Михаил Ташков». Только увидев свое имя, я до конца осознал, что держу в руках роман, написанный мною, пусть не сейчас, а спустя годы, но это моя, моя книга, она все же издана, кем-то куплена и прочитана!
Меня вдруг переполнила какая-то детская радость. Торжествовал ли я, испытывал ли гордость? Нет, не это. В мозгу ослепительно сияло лишь одно: постижение сбывшейся мечты. Тайные грезы наконец воплотились в нечто осязаемое. В Мою Книгу.
Не знаю, сколько я просидел вот так, безумно вглядываясь в подобие танка на обложке, боясь пошевелиться, не решаясь раскрыть книжку – вдруг страницы окажутся пустыми?
Пока я приходил в себя, Мефодий допил чай и включил телевизор.
– Ностальгия, – пояснил он.
– Наверное, за двадцать лет многое поменялось. Рассказал бы что-нибудь.
Он опустил глаза и снова положил руку на свой пульт, словно опасаясь, что я его отниму.
– Когда меня отправляли, то предупредили о возможных последствиях. Чем больше я сделаю в прошлом, тем меньше у меня шансов вернуться в свое настоящее. Я должен постараться ни на что не влиять. Только заглянуть сюда, и сразу назад.
Некоторое время Мефодий молчал, потом по-свойски взял мою сигарету. Он принимал какое-то важное решение. Я так же молча ждал, наблюдая, с каким отвращением он затягивается.
– Даже сигареты с собой не захватил, – сказал он. – Потому, что у вас таких еще нет. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Будущее можно изменить? Но тогда сам факт твоего появления…
– Нет. История обладает определенной инерцией. Чтобы столкнуть ее с естественного пути, нужно совершить что-то выдающееся. Прежде, чем решиться на эксперимент с человеком, они перетравили кучу крыс. Давали им отраву и фиксировали смерть, а потом переносились назад и яд из клеток убирали. Крысы оказывались живыми. Цивилизация, сам понимаешь, от таких опытов не рухнет, но если я расскажу тебе о будущем, то ты сможешь к чему-то подготовиться, и тогда…
– Обещаю этого не делать, – неуверенно проговорил я.
Мефодий засмеялся.
– Что обещаешь? Не уворачиваться от ножа, который чуть не отправил меня на тот свет? Обещаешь перейти улицу именно в том месте, где тебя собьет машина? Ты и так узнал гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Например, что проживешь еще как минимум два десятка лет.
– Ты явился, чтобы сообщить только об этом?
Фильм по телевизору закончился, но вместо обычного блока рекламы на экране появился встревоженный диктор. Я схватил со стола пульт и удерживал кнопку громкости до тех пор, пока глухое бурчание в динамиках не превратилось в членораздельную речь.
– …Управления Внутренних Дел города Москвы.
Диктора сменил майор милиции, тут же скрывшийся за контрастной фотографией. На ней был изображен длинноволосый мужчина средних лет, лежавший на газоне, и, хотя его одежда была в относительном порядке, а лицо выражало абсолютную безмятежность, сама поза несла в себе то неуловимое, что с полной определенностью говорило: мужчина мертв.
– Труп был найден пятнадцатого сентября в районе Измайловского парка. Документов, удостоверяющих личность, не обнаружено. Попытки правоохранительных органов установить его личность успехом не увенчались. Особые приметы убитого: на левом запястье имеются две татуировки в виде слов «Кришна» и «Навсегда». Просим всех граждан…
– Дела, – вздохнул Мефодий. – У нас такого безобразия не водится, – добавил он не без гордости.
– У нас тоже, – сказал я уязвленно, как будто неопознанный покойник в кустах был моим личным промахом.
Телевизор снова показал фотографию, на этот раз с таким увеличением, что лицо заняло весь экран. Волосы убитого были аккуратно расчесаны на прямой пробор и подвязаны трогательной цветастой тесемкой. Со строгим костюмом эта хипповская фенечка никак не вязалась. И еще наколки. Они сказали «Кришна». Да хоть Будда, кто по молодости не балуется, но зачем ленточка в волосах?
Мужик выглядел далеко за сорок. Пиджак, белая рубашка, галстук. К впалой щеке прилип скрюченный березовый лист. Милицейский фотограф не стал его стряхивать, будто с листком покойника опознают быстрее.
– Кого-то он мне напоминает, – встрепенулся Мефодий. – Вроде, видел где-то мельком.
– Когда вот так показывают, маму родную не узнаешь. Да, ты на кладбище-то ходишь, или позабыл уже?
– Кладбище лет семь, как снесли. Некоторые могилы переносили – я отказался. Столько лет прошло, чего их беспокоить. Осуждаешь?
