— О, привет, Джеймс, — сказала она, боясь посмотреть мне в глаза. — Кто-то из офиса в Воскхолле сделал это за моей спиной. Они сказали, что этот парень может стоять там все время. Я ничего не могла поделать.
Я потерял дар речи.
Может, это хвастовство с моей стороны, но именно я сделал это место доходным. Пока не появился я, никто не хотел там работать. Все думали, что прохожие слишком торопятся, чтобы останавливаться, болтать с продавцом и покупать журнал. Но я укрепился там — во многом благодаря Бобу, конечно. Даже соцработники говорили, что количество людей, которые приходили посмотреть на нас, сильно выросло. И журнал стал продаваться лучше.
— Не могу поверить, что они так со мной поступили, — сказал я Рите. — Все из-за этой книги? Они решили, что, раз я над ней работаю, мне не нужно больше продавать журналы? Потому что если так, то они ошибаются. Это всего лишь мимолетный успех, а мне нужна постоянная работа.
Но Рита лишь качала головой и повторяла: «Я не знаю» и «Мне очень жаль».
В конце концов я просто вылетел из здания. Боб сидел у меня на плече.
Я не горжусь тем, что сделал потом. Я чувствовал себя обманутым и униженным, поэтому решил взять дело в свои руки.
Я пошел обратно к метро.
— Даю двадцать фунтов за угол. Как тебе? — спросил я парня.
Мгновение он раздумывал, затем схватил купюру, собрал свои журналы и ушел, утащив за собой собаку.
Я едва простоял там десять минут, как он вернулся вместе с Холли.
— Джеймс, это больше не твое место, — сказала она.
— Мое. Я только что заплатил за него двадцать фунтов этому парню.
— Так не пойдет, Джеймс, и ты прекрасно это знаешь, — произнесла она.
Я не мог понять, почему они так со мной поступают. Неужели я так плохо себя вел? Неужели меня так сильно не любили в среде работников журнала? Наверное, так и было. Они все плохо ко мне относились.
— Можно мне назад мои двадцать фунтов? — спросил я у парня.
— Нет. Я еще ничего не заработал, — ответил он.
Я знал, что он не покупал журналы, а значит, не потратил мои двадцать фунтов. Я плюнул на все и стал играть здесь же, в двадцати футах. Я не имел на это права, но мне было плевать.
Вновь появилась Холли, на этот раз с полицейским и еще одним соцработником, Джоном, который плелся в хвосте.
— Боюсь, мне придется попросить вас уйти, сэр. В противном случае я буду вынужден сделать вам предупреждение, — сказал полицейский.
— Тебе придется сделать еще один перерыв, Джеймс, — добавила Холли.
Это было последней каплей. Я решил оборвать все связи с «Big Issue». Я этого не хотел. Мне нравилось продавать журналы. Но меня терзало чувство глубокой несправедливости.
Возможно, я потерял самообладание и отреагировал слишком бурно, когда узнал, что мое место занял кто-то другой. Я просто чувствовал себя преданным, тем более после того, как мы с Бобом стали неофициальными представителями журнала. Обо мне писали в «Islington Tribune», в «Camden Journal», даже в «Independent», и в каждой из статей упоминался «Big Issue». Это был один из видов рекламы. Мы воплотили идею благотворительности: они помогали нам, чтобы помочь самим себе. По крайней мере, я так думал.
И я снова задался вопросом: неужели наша с Бобом деятельность обернулась против нас? Но я знал, что нужно делать.
Я не поехал в Воксхолл, чтобы подписать бумаги на полугодичный отпуск. Я продал свой последний экземпляр журнала. Мне было тошнило от всего случившегося, и это пробудило во мне худшие качества.
С этого момента я решил сосредоточиться на Бобе, книге и тех вещах, которые помогут мне стать лучше.
Глава XXIV. Тот, кто спас меня
После трагедии, разыгравшейся у станции «Энджел», я чувствовал себя какое-то время потерянным. В глубине души я знал, что поступил правильно, но иногда все же переживал, что допустил ошибку.
У меня ушла неделя или около того, чтобы справиться с этим.
— Ты не можешь вечно мучиться из-за этого, — говорил я себе. — Ты должен двигаться дальше. Должен сосредоточиться на хорошем, особенно на книге.
После того как мы с Гарри закончили рукопись, я в течение нескольких недель ждал звонка: «Извини, мы сделали ужасную ошибку». Но этого не случилось.
— Мы опубликуем ее следующей весной, в марте, — сказали мне.
Итак, у меня появилась цель. Между тем мне нужны были деньги, поэтому я снова стал играть в Ковент-Гарден.
У меня были смешанные чувства по этому поводу. После нескольких лет работы на «Big Issue» мне казалось, что я сделал шаг назад. У меня ухудшился голос. Выкрикивая тысячи раз за день: «Big Issue!», «Big Issue!», я нанес голосовым связкам намного больше вреда, чем если бы пел песни в туннеле. К гитаре тоже надо было привыкнуть заново. На моих пальцах не было мозолей.
Но были и положительные стороны, и я старался сосредоточиться на них. Самым важным было то, что я сделал шаг к независимости. «Big Issue», несомненно, сыграл важную роль в моей жизни: он помог мне обрести какую-никакую стабильность. Без него мне, возможно, никогда бы не предложили написать книгу. Но мне было тяжело подчиняться его правилам. Я не умел строить отношения с начальством. У меня никогда это не получалось.
Итак, мне нравилось быть самим по себе. Я снова стал свободным.
И конечно, еще одним положительным моментом было то, что теперь нас с Бобом знали. Благодаря статьям в газетах и Интернету мы стали кем-то вроде местных знаменитостей.
С самого первого дня моих выступлений я увидел, что теперь меня приходит послушать намного больше народу, чем раньше. Иногда нас окружали небольшие группки туристов и покупателей; они фотографировали нас и, опускаясь на колени, гладили Боба. Я поражался, как много людей, которых я с трудом мог представить улыбающимися, указывали на Боба и говорили: «Ааа, Боб». А ему это, кажется, льстило.
Одной из самых любимых песен была «Неприступная стена» группы «Оазис». Я исполнял ее тысячи раз, но сейчас, когда я играл знакомые аккорды, ее слова еще глубже проникали мне в сердце. Особенно вот эти: «Быть может, ты тот, кто спасет меня». Я посмотрел вниз на Боба и осознал, что это могло быть написано в честь него. Да и не было здесь никакого «возможно». Он действительно спас меня.
Еще хорошо было то, что на Ковент-Гарден никогда не приходилось скучать. Это место жило своей жизнью и обладало собственным ритмом. Час пик здесь наступал вечером, около семи часов, когда люди возвращались с работы домой. И еще больше было тех, кто шел в бары, рестораны, театры и оперу.
