И Глеб, и Виктор отнеслись к ее предложению с подозрением.
Только доверчивый Левка не почувствовал никакого подвоха и принялся грызть
свежий карандаш.
— Такое впечатление, — тихо сказал Виктор Глебу,
когда Полина вышла из лаборатории, — что твоя сестра чего-то боится.
— Так ты тоже это заметил?
— Если она скажет, что решила остаться здесь ночевать…
В этот момент Полина возвратилась в комнату с ведром в одной
руке и тряпкой в другой.
— Знаете, наверное, я сегодня тут переночую. Хочу быть
в курсе всего.
Глеб и Виктор тревожно переглянулись.
— Мне это не нравится, — пробормотал Глеб. —
Сдается, сестрица что-то скрывает. Придется тебе, Витя, поговорить с ней по
душам.
— Мне?!
Глеб окинул Виктора хмурым взглядом:
— Ты единственный, кому она скажет правду.
— Почему? — с глупым лицом спросил Виктор.
— Потому.
— И вообще: что ты все время смотришь на меня с таким
видом?
— С каким — таким?
— Как будто ты пришел в магазин покупать кухонный
комбайн и увидел на полке устаревшую модель. С одной стороны, тебе нужен этот
комбайн, а с другой — он тебе ужасно не нравится.
— В этой сложной аллегории, как я понимаю, комбайн —
это ты?
— Вот именно.
Глеб усмехнулся. Надо отдать должное Витькиной
проницательности. Хотя проницательность у него однобокая. То, что Глеб стал
странно на него посматривать, это он заметил. А взгляды Полины, которыми она
постоянно награждает его, игнорирует.
— Не обращай внимания, — он похлопал Виктора по
плечу. — Это издержки мыслительного процесса. Когда я о чем-нибудь думаю,
то становлюсь странным. А сейчас я думаю о тебе.
— Понятно.
— Кстати, я тут обмозговал… Документы, которые нам
нужны, наверняка проходят через секретаршу.
— С которой я разговаривал по телефону?
— Да. Так вот, эта девица — пожалуй, самое слабое
звено. Она состоит из ног, глаз, губ, незатейливой прически и пары килограммов
косметики.
— Хочешь сказать, мне все-таки придется с ней
познакомиться поближе?
Глеб кинул задумчивый взгляд в сторону сестры, которая
усердно терла тряпкой стол, и вяло возразил:
— Да нет, кажется, это придется сделать мне.
* * *
Ракитин быстрыми движениями стряхнул с пальто капельки дождя
и забрался в машину, затолкав перед собой объемистый портфель с бумагами и
бутылкой дорогого коньяка, который сам купил после обеда во французском
магазине.
— За город, — коротко приказал он шоферу,
устраиваясь поудобнее.
Дом на Рублевке, который он выстроил несколько лет назад, со
стороны казался небольшим и не слишком вызывающим. Специальный проект. Зато
внутри было все, что душе угодно, включая подземный гараж. Ракитин почти
никогда не приглашал на свою территорию деловых партнеров. Но сегодня особенный
случай. Поглядев на часы, он подумал, что времени вполне достаточно, чтобы как
следует подготовиться к встрече.
Гость, которого он ждал, занимал весьма ответственный
государственный пост и устранял все недоразумения, которые возникали в ходе
ведения бизнеса. Их общего бизнеса. Он с самого начала настаивал на том, чтобы
Ракитин держал его в курсе всех дел. После визита Густова Валентин Борисович
никак не мог успокоиться. Он был не правомочен один принимать решения. А Густов
требовал принять срочные меры. Пришлось звонить партнеру и просить о свидании.
Дома Ракитин переоделся в брюки и пуловер, позвонил жене и
принялся растапливать камин. На столе уже стояли поднос с рюмками и простенькой
закуской, большая хрустальная пепельница, зажигалка и пара свечей в массивных
граненых подсвечниках.
Когда к дому подъехала машина, Ракитин мгновенно поднялся на
ноги. Едва затих мотор, он уже открыл дверь и остановился на пороге, ожидая,
пока гость поднимется на крыльцо. Тот вошел с улыбкой и поздоровался с хозяином
за руку.
— Привет, Валентин. О, коньячок! Хорошо, что не
валерьянка. Значит, ничего катастрофического, насколько я понимаю?
Степану Евгеньевичу Таволгину было около шестидесяти.
Невысокий, кругленький и улыбчивый, он походил на Хрюшу. Наливные щеки и
маленькие веселые глаза довершали иллюзию. Казалось, ничто не может заставить
его впасть в уныние.
— Степан Евгеньевич, у нас проблема, — осторожно
сказал Ракитин, как только пригубили коньяк.
— Это я уже понял. — Таволгин еще раз приложился к
рюмке, зажмурился, потом открыл глаза и коротко спросил:
— Кто?
— Густов.
— Олег?! — Брови Степана Евгеньевича поползли
вверх. — Чего он хочет?
— Он хочет невозможного.
— Давай поконкретнее, — поморщился тот. — Не
виляй. Не надо меня готовить, как барышню к первому свиданию.
— Он желает, чтобы мы отдали долг партнерам во Флориде.
— До-о-олг? — протянул Таволгин. — А он его
нашел, этот долг?
— В том-то все и дело, — возбужденно заговорил
Ракитин, отбросив показную сдержанность. — Густов считает, что ловля
курьера — дело слишком шумное. Что мы привлекаем к себе чересчур много
внимания. — Он понизил голос до шепота:
— Ему пришлось избавиться от двух человек.
Таволгин хмыкнул:
— Это его работа. Для того и нанят был. Лучший
специалист, елки-палки! С чего он вдруг разнылся?
— Он не разнылся, а просто… просто озверел. Стал
наезжать на меня. Говорит, слишком много следов по одному делу. Он не привык
так работать.
— Пусть все подчистит — и дело с концом.
— Я то же самое ему сказал.
— А он что?
— А он ответил, что из-за нашей жадности может
накрыться весь бизнес.
— Из-за нашей?
— Ну, из-за моей!
— Не «ну», Валентин. Густов ничего не должен обо мне
знать. Никто не должен.
— Я просто оговорился, — смутился Ракитин.
— Ладно. А ты сам что думаешь?
— Если мы хотим защититься со всех сторон, то лучше,
конечно, поступить так, как он говорит. Но дело ведь не только в том, что
придется отдать свои деньги.
— Я знаю, в чем проблема. Чтобы приготовить посылку и
найти нового курьера, понадобится много времени. А американцы требуют свою долю
прямо сейчас. Хотя это был их курьер.
— Но он до пункта назначения не добрался, —
пробормотал Ракитин.
— Это вовсе не означает, что мы причастны к его
исчезновению.
