Рейд конкуров раздавил деревню, но здесь захлебнулся. Эти, на сияющих Т-14, не оплошают.
– Очнись! – не выдержал Тихон. – Они и так порядочно разрушили, и еще успеют. Тебе это зачем? Приказали? Ты хоть иногда думаешь, на что тебя толкают?
– Кто ты? – испугался оператор.
– Тихон, если тебя это волнует.
– Тихон?! Я пытался найти… Мне сказали, что это брехня, нет такого.
– Правильно, нет, но вслух моего имени лучше не произносить – вредно для памяти.
– Да, я понял.
С чего бы ему не понять, когда один сброс он уже имеет. Теперь будет второй.
Не будет, разве что сам проболтается. Я тебя прикрыла.
Алекс, ты умница.
Без толку это.
А я попробую. Жалко ведь человека.
Ну, давай, давай, только не долго. Мне тяжело.
– Любезный… Зигфрид, да? Зиг, я не про Тихий Ветер. Это тоже большая гнусность, но сейчас я говорю о тебе самом, о твоей жизни. Тебе необходимо уйти из армии. Пока еще можно, – Тихон отметил, что невольно повторяет слова Алекс, сказанные на Аранте, но оригинальничать было ни к чему. Лишь бы дошло. – Пока еще можно, Зиг, потом тебя не отпустят. Но и это не самое страшное. Ты перестанешь быть человеком.
– А без метафор?
– Ты литератор, что ли? Занесла же нелегкая! Я буквально: не будет у тебя ни ручек, ни ножек, ни шланга…
Алекс, само сорвалось, честно.
Ладно, я не маленькая.
– …ничего не будет, ясно Зигфрид? А будет один большой кусок железа.
Оператор заметил между домами движение и, не разбираясь, что там такое, поочередно тявкнул всеми тремя пушками. Его поддержали другие танки, и высоченное здание с острым шпилем медленно и страшно сползло к реке.
– Продолжай, – буднично сказал он.
– До встречи, волчонок. Ох, и несладко тебе придется.
Ну, как успехи? Получилось?
Что же он такой слепой?
– А ты был зрячий?
Алекс вежливо, но твердо выпроводила Тихона восвояси, и ее реплики снова стали восприниматься, как нечто постороннее.
– Поначалу я каждого будущего волка лично предупреждала. Вас отслеживали, сбрасывали, я опять с вами связывалась… Потом научилась шептать, так, чтобы чужие не слышали. Ничего не изменилось. Вашу память можно было и не уродовать.
– Оттуда все кажется таким быстрым и ярким. Вместо дней – часы, вместо праздника – война. Некогда притормозить. Это после… но после – другое дело.
Он спохватился, что до сих пор стоит в воде, и поспешно выбрался на сушу, хотя необходимости в этом не было. Рефлексы. В нем еще жило что-то от человека.
– Алекс, признайся, сон – твоя работа? Про Тихий Ветер.
– Он тебя не очень удручил? Это копится, копится… иногда нужно куда-то девать, иначе совсем плохо. Я выбираю того, кто посильнее, и выливаю это на него. Терпимо?
– А что он означает? Что это было?
– Сама не знаю. Может, отношение к действительности?
– Если тебе понадобится еще… ну, вылить. Выливай на меня, не стесняйся. Договорились?
– Спасибо.
Тихон хотел упрекнуть себя в позерстве, но оно того стоило.
Солнце уже преодолело верхнюю точку и теперь незаметно для глаза спускалось к западному краю их рыжей вселенной. До наступления ночи – целые земные сутки. Потом сутки до утра, и еще двое до следующей ночи. Так и будем жить-поживать.
Оба танка неторопливо возвращались в стаю, зачем – они бы не сказали, даже если б крепко задумались. Вроде, принято. Вроде, положено. Кажется, так надо.
– Вы посмотрите на них! Идиллия!
В куче машин не возникло ни одного лишнего движения, но Тихон почувствовал на броне множество внимательных взглядов.
– А не вступить ли вам в брак?
– Ну хватит! – одернула Алекс, и ерничество тут же прекратилось. Ее слушали. Раньше не слушали, а теперь вот начали. Лучше поздно…
– К нам идет сорок четвертый, – сказала она.
Тихон удивился: неужели она всех знает по номерам? Затем понял. Сам он был сорок третий, этот – сорок четвертый. Натуральный ряд чисел бесконечен. Надо же, какой он умный.
– Новый гражданин нового мира, – торжественно произнесла личность, назвавшаяся Танком.
– Сотого надо будет отметить, – предложил Тихон.
– Я помню, как вы с Дионисом отмечали, – сказал кто-то. – Если так, то лучше не надо.
Раздался относительно дружный смех, видимо, та история получила широкую огласку. Земля слухом полнится – это из энциклопедии. Всем все известно. Вот и его уже записали в легенды и, как следствие, объявили сказкой. Сорок четыре оператора, и все – сказочные герои. Ну просто сага какая-то.
Эфир пополнился еще одним сознанием – загнанным, обозленным, растерянным.
– Здравствуй, Генрих, – доброжелательно произнесла Алекс. – Не бесись, самое страшное уже позади. Оставь в покое свой локатор, там только песок. Двигайся от солнца, часов через пять будешь с нами.
– Куда меня?..
– Скит, – терпеливо сказала она. – Наша планета.
– Алекс? Ты женщина?
– Так уж вышло, – усмехнулась она.
– Генрих, где я тебя мог видеть? – спросил Тихон.
– Сто семнадцатый? Ты?! Ладно, ребята, я уже не возражаю. В таком обществе можно и переждать.
– Ждать будем дольше, чем ты думаешь. Так где?
– На Шадане, Тихон, на Шадане. Меня потом замучили, всем хотелось узнать, какой ты.
– Да, на Шадане. Ты был сержант, а представился лейтенантом. Засранец. Напарник против этого не возражал?
– Я его уломал, – сказал Генрих, и Тихон вспомнил, каким образом уговаривал Филиппа сам.
– Ну что ж, оператор. К чему шел, к тому и пришел. Осталось всего четыреста километров.
– И?..
– Здесь друзья, Генрих, – вмешалась Алекс. – Не стой на месте, двигайся. А то затянет.
– Все, что со мной могло случиться дурного, уже случилось.
– Никогда так не говори! – суеверно воскликнула она.
– Значит, еще не все, – в его голосе звучало мрачное любопытство, граничащее со спортивным интересом.
Спустя два часа, раньше, чем Генрих успел появиться на радарах, прибыл еще один. Этот был какой-то тихий, неприметный. Без лишних слов покинул платформу и поплелся к озеру. По дороге два раза спросил, не сбился ли с курса, в ответ ему велели ориентироваться по солнцу – вот и весь разговор.
Через три часа после Генриха он приехал. Это был Зенон. Милый человек, с которым Тихону было так уютно. Маньяк, ради протеста умертвивший половину поселка. Он ничуть не поменялся, был все таким же рассудительным и невозмутимым. Кажется, Зенона не очень-то и заботило, куда он попал, и что с ним будет дальше. Его машина затерялась среди прочих, а сознание плотно вписалось в общий фон. Генрих еще повествовал о своих ратных подвигах, в пылу месил песок, искрил разрядниками, и этим до тошноты выделялся, а Зенон уже стал частью целого.
