* * *
– Вы уже знаете? – спросил Иван Петрович.
– Знаю, – сказал профессор. – Проходите. Вы ведь пришли не для того, чтоб меня известить? Поверили, наконец?
– Я еще раньше поверил. Не полностью, но… Но он сам. Я выставил охрану, а Эйнштейн… Не вязать же ему руки!
– Гриша давно их ждал. Вот нервы не выдержали. Вы представляете, что это такое – ждать? Ждать каждый день… Да заходите же!
Белкин старательно вытер ноги и, посмотревшись в зеркало, прошел в комнату. Никита Николаевич молча указал ему на кресло и скрылся на кухне.
– И давно он их ждал? – спросил Белкин, неторопливо осматривая мебель. – То есть ее. «Неотложку».
– Около месяца, – отозвался через стену профессор. – Вы не голодны?
– Нет, спасибо. Если собирались обедать, не стесняйтесь.
Иван Петрович отодвинул тяжелую штору и выглянул в окно, затем подергал раму и, развернувшись на каблуках, задрал голову к потолку. Сверху, покачиваясь от сквозняка, свисал провод с пыльным абажуром. Крюка для люстры – или, допустим, петли – в потолке не было.
На кухне что-то скрипнуло, послышался шум воды. Профессор наполнял кастрюлю.
– Надеюсь, вы там не яды смешиваете?
– Что?.. А, так вот вы зачем пожаловали! Оберегать меня собрались? Благодарю. Поздновато, правда, но все равно – спасибо. Если вы, конечно, сами не оттуда.
– Из «неотложки»? – уточнил Иван Петрович.
– Во-во. Из нее.
– Никита Николаевич, у меня уже была возможность вас убить, – благостно проговорил дознаватель, усаживаясь в кресло.
– Ну, если б она занималась одним этим…
– А чем еще?
Профессор закрыл кран и переставил кастрюлю на плиту.
– Это не простая бойня, это некий отбор, – сказал он, появляясь на пороге. – Весьма осмысленный. Своего рода селекция.
– Значит, Григорий Исаакович Эйнштейн был отобран… – молвил Белкин. – Кем? Для чего? По какому принципу?
– Не он один. Нас довольно много. Но принцип отбора общий – интеллект-статус.
– Понятно…
– Понять в данном случае недостаточно. Нужно еще и поверить. А вы, как я вижу…
– Тяжело, Никита Николаевич, – признался Белкин.
– Вы верите одним фактам, – заметил профессор. – А факт – это то, что уже произошло. Вот Гриша руки на себя наложил – вы верите. А то, что и меня через пару дней накроет, – это под сомнением, правильно? Ничего, скоро и это станет фактом. Два-три дня, максимум – неделя.
– Эйнштейн перед смертью написал записку.
– Я так и думал. Гриша был невротик, позер. Наверняка ничего интересного. «Прощайте», «встретимся на том свете»… что-нибудь в этом роде.
– А вы психолог! Я, кажется, начинаю верить. Ваш интеллект-статус не ниже трехсот баллов, – уверенно произнес он.
Профессор снисходительно посмотрел на Белкина и расхохотался.
– Прибавьте еще тысячу.
– А у Эйнштейна? Сколько было у него?
– Где-то так же, – сказал Никита Николаевич. – Тысяча сто или тысяча двести… Особой разницы нет. Простите, по-моему, закипело.
Он поднялся с кровати и, подшаркивая рваными тапочками, удалился на кухню.
– Итак, «неотложка» уничтожает тех, чей статус превосходит… допустим, тысячу, – сказал Белкин, повысив голос.
– Черов, Иван Петрович, черов, – ответил профессор. – Умных людей на Земле много. «Неотложка» занимается только черами.
– Но… чер не может иметь тысячу баллов.
– Почему же?
– По определению.
– Вы ошибаетесь, – спокойно возразил Никита Николаевич.
– В таком случае, ошибается все наше государство, ошибаются все люди и…
– Вы хотели сказать – система? Нет. Хорошая система не ошибается. А у нас она хорошая, Иван Петрович. Очень хорошая.
– Вас подобные мысли не пугают?
– Раньше – да. Пугали. Теперь я боюсь совсем другого.
– «Неотложки»?
– Да ну, перестаньте! Я старый и нищий, что мне терять? Боюсь я не за себя, а за нее, за систему. Она все-таки не идеальна. И я бы не хотел видеть, как она рухнет. Но когда-нибудь это произойдет. Вот этого я и опасаюсь.
Белкин погладил макушку и с тоской посмотрел на окно.
– Вернемся к делу, Никита Николаевич. Что мы имеем? Некоторые люди, далеко не дураки, попадают сюда, в блок. С этим можно согласиться – либо ошибки в тестах, либо чей-то злой умысел… Ладно, приняли за версию. А некая организация под названием «неотложка» их убивает…
– Говоря «организация», вы локализуете явление. Вы ее как бы отгораживаете от системы, а это, между прочим, ее часть. Именно так. «Неотложка» – институт государства, вроде Гуманитарной Службы или Этического Совета. Или вашей полиции.
– А вам не приходило голову поделиться этими соображениями с Советом? Да что ж это я!.. – рассердился Белкин. – Никита Николаевич, вы опять уводите меня в сторону! Мы остановились на «неотложке». Система, не система – бог с ней! Она выбирает или отбирает… ну?!
– Сначала она проверяет, долго и тщательно. Если подозрения подтверждаются, следует тестирование. Не обычное, ежемесячное, а всестороннее – через федеральный исследовательский центр. То, что мы последний раз проходим в двадцать лет. После двадцати проводить контроль нет смысла – так считается. Но у «неотложки» свои резоны.
– И Андрея Белкина…
– Да, вчера его подвергли полному контролю. И знаете, что странно? Я давно уже ничему не удивляюсь, но вчера…
В дверь позвонили, и на кухне раздался грохот – Никита Николаевич что-то выронил из рук.
Белкин вскочил с кресла и, скинув ботинки, тихонько перебежал к профессору.
– Никого не ждете? – спросил он одними губами.
– Кроме «неотложки».
– Не ошпарились? Хорошо, встаньте за стену, чтобы вас из коридора не было видно. И не дышать!
В дверь позвонили снова.
– Ну иду, иду! – по-стариковски проблеял Иван Петрович. – Кому там неймется?
– Никита Николаевич, откройте!
– Ну открываю, открываю уже. А кто это?
– Полиция.
Белкин достал из-под пиджака разрядник и переставил флажок на малую мощность, но подумав, сдвинул его вверх, к самому ограничителю. Пистолет он оставил в кобуре, лишь отстегнул клапан. Иван Петрович надеялся, что стрелять все же не придется.
– Откройте немедленно! Полиция! – повторили в коридоре.
– У меня тут заело!.. Вы не могли бы оттянуть ручку на себя? Эти замки, беда с ними… Я открываю, надо только подержать…
