«Блузки – точно товар», – машинально отметил Андрей. Если б они еще были разными… Но Сергей Сергеевич сказал определенно: основное свойство товара в Новейшую Эру – это изобилие. Изобилие было налицо.
Андрей, насвистывая, завернул в гуманитарку и взял пачку сыра. К соседнему прилавку стояла очередь, там давали растворимый кофе, и он подумал, не прихватить ли пару банок – себе и Никите Николаевичу. Однако люди брали коробками, обслуживали их медленно, и он пожалел времени.
К профессору, бывшему сменщику, Андрей собирался уже давно, да все как-то откладывал. Сегодня оставаться дома было невозможно, и ноги сами несли его в гости.
Никита Николаевич жил в тридцать шестом блоке, напротив через шоссе от тридцать седьмого. Андрей пересек дорогу по застекленному мосту и, миновав стандартный двор с каруселью и песочницей, зашел в подъезд.
Профессор открыл сразу, словно стоял под дверью и кого-то ждал. Впрочем, если и ждал, то явно не Андрея. В глазах Никиты Николаевича был страх. Он так и вышел на лестницу – заранее испуганным.
Испуг постепенно сменился удивлением, и профессор, расслабляясь, длинно выдохнул.
– Чего тебе, Андрюшенька?
– Я… это… не вовремя я, Никита Николаевич?
Профессор подвинул Андрею тапки и не оборачиваясь потащился в комнату. Сзади он выглядел еще хуже – жалкий, немощный старик. На сутулой спине, даже сквозь жилетку, проступали острые углы лопаток. Брюки висели на одном ремне, и так трепались, точно в штанинах были не ноги, а проволока.
– Я вам, Никита Николаевич, сыру принес, – сказал Андрей, доставая из кармана влажный сверток.
– Сыр?.. – озадачился профессор. – У меня есть. Спасибо, положи куда-нибудь.
– Как у вас дела, Никита Николаевич?
– Дела?.. – опять задумался он. – Плохо, Андрюша. Чего скрывать, плохо. Особенно теперь, когда уволили.
– Это случается. ИС то понизится, то повысится… Его не угадаешь. В следующем месяце, глядишь, больше будет. Чумаков вас обратно возьмет.
– Сомневаюсь, – сказал Никита Николаевич. – И насчет Чумакова, и насчет статуса тоже, будь он проклят. Ты садись. Хочешь – в кресло, хочешь – на кровать. Где тебе нравится.
Типовая мебель была расставлена по шаблону, и путь от двери до кресла Андрей прошел, как у себя дома: на третьем шаге обойти угол шкафа, на пятом – вильнуть влево от круглого стола. Он все-таки выбрал кресло. Сидеть на чужой кровати было не очень удобно.
– Никита Николаевич, а что же вы старые вещи с собой не привезли? Когда из центра сюда переселялись.
– Им тут делать нечего, – хмуро произнес профессор. – Они из прошлого, а его уже нет. Впереди, Андрюшка, у нас только будущее. Одно сплошное будущее, – добавил он с непонятной горечью. – Чего там новенького?
– Где?
– Ну… там, – он показал большим пальцем то ли за окно, то ли в небо.
– Ничего, – растерялся Андрей. – Вообще, убили кого-то.
– Н-да? – Никита Николаевич прилег на кровать и скрестил руки на груди. – И кого же у нас могут убить?
– Павлова какого-то.
– Аристарха?!
Профессор вскочил и, беспомощно подвигав руками, сел обратно.
– Аристарха, – подтвердил Андрей.
– Из тридцать седьмого?
– Да, он в моем блоке жил. В тридцать седьмом.
– Боже… Его-то зачем?.. Он-то что?.. А это точно?
– Ко мне сегодня полицейский приходил, – с гордостью поведал Андрей. – Допрос мне делал, чтоб убийцу найти. Сказал, из моего окна все видно. А я не видел… А кто этот Павлов?
– Аристарх? Так, человек был… Чер, вроде нас с тобой. Убийцу они, значит, ищут? Ну-ну.
– Никита Николаевич, вы как будто сами что-то знаете?
– Не знаю. Сомневаюсь… Слишком их много, этих несчастных случаев. Вот и с Аристархом… Вот и он угодил.
– Нет, Никита Николаевич, полицейский сказал – убили.
– Что он еще сказал?
– Это я говорил, а он спрашивал. А я – что?.. Я у окна не дежурю. Зато про женщину ему рассказал.
– При чем тут женщины?! – рассердился профессор.
Андрей задрал ногу выше подлокотника, так, чтоб было видно с кровати.
– Штаны из-за нее порвал, – пожаловался он.
– Да, штаны жалко, – покачал головой профессор. – Красивая была или так себе?
– По голосу – очень красивая. Бойкая такая, звучная. А лица не разглядел. Пока лез, пока за патрулем бегал…
– Стоп, стоп! Снова и по порядку. – Андрей пересказал вчерашнюю историю с того момента, как вышел из линейки. Все, что было раньше, он пропустил – в противном случае пришлось бы начинать с конца Новой Эры.
– Паршиво, – помолчав, заметил профессор. – Могу поспорить, девица была симпатичная.
– Мне тоже обидно. Брюки вот изуродовал, а толку…
– Дурак. Тебя патрульная машина спасла. Незнакомка в кустах – это не к добру. Они у тебя еще будут, незнакомки. И друзья, неизвестно откуда взявшиеся. Раз уж прицепились, не отстанут. Запомни, Андрюша: к лучшему жизнь меняется только в центре. А у нас – нет, у нас тут другое. И если вокруг начинают происходить всякие странности, не надейся, что это совпадение.
– Да ладно вам! Какая-то дамочка на детской площадке…
– Не понимаешь? Хорошо, что не понимаешь. Тебя это не касается. Понюхают и отвяжутся. Но все же, Андрюша, будь осторожен, прошу тебя. Не рвись ты никого спасать!
– Постараюсь.
Он сказал это лишь для того, чтоб не тревожить старика. Похоже, профессор совсем расклеился.
«Вот оно, понижение статуса, – подумал Андрей. – Сам Никита Николаевич, наверно, и не замечает для него все по-прежнему. А со стороны… страшно это. Глупеет профессор, на глазах глупеет. Окончательно и бесповоротно».
– Я из ума не выжил!! – Профессор капризно тюкнул кулачком по колену и, поднявшись, подошел к креслу. – И ты меня не жалей!
– Да я ничего, Никита Ник…
– И не смотри на меня так! Я что, не понимаю? Смотрит он на меня!.. На работе обсуждаете небось? «Бедный профессор! Статус у него упал!» А я не против. Ниже статус – крепче сон. Кто не в меру высовывается, с тем происшествия разные случаются. Подоконники сами собой намыливаются, товарищи попадаются вспыльчивые, с ножницами и колотушками…
– С какими колотушками, Никита Николаевич? – опешил Андрей.
– Которыми по башке лупят. Все! – отрезал он. – Разболтался я.
«Вот уж правда, – подумал Андрей. – Старик-то не просто опустился – натурально, спятил. Сначала в черы записали, а теперь он и среди черов почти ноль. Есть от чего свихнуться».
Андрей пожевал губами, нерешительно погладил грубую обивку кресла и, проклиная себя за длинный язык, сказал:
