— И ты говоришь, этот человек захватил наследника саркидского бана?
— Полмесяца назад в восточном Лапане мы поймали работорговца по имени Нигон с тремя надсмотрщиками, которые вели на продажу сорок рабов. Полагаю, сейчас ты заявишь, что и никакого Нигона тоже не знаешь?
— Нет, Нигона я помню.
— Так вот, он сказал генералу Эркетлису, что Геншед забрал мальчишку в плен и направляется на север через Тонильду. Наши патрули прочесали всю Тонильду вплоть до Теттита. Если Геншед и был там, теперь его уже и след простыл.
— Но с чего ты взял, что я имею к этому какое-то отношение? — вскричал Кельдерек. — Если то, что ты говоришь, правда, тогда я не лучше тебя понимаю, почему Эллерот пощадил мою жизнь.
— Он, может, и пощадил, — прорычал первый солдат. — Он у нас благородный аристократ, с возвышенными понятиями. Но мы-то не такие, ясно тебе, гнусный работорговец? Лично я считаю, если кто и знает местонахождение Геншеда, так это ты. Что ты вообще делал в этих краях? Разве он сумел бы бесследно скрыться без посторонней помощи?
Он схватил со стола тяжелую мерную рейку и расхохотался, когда Кельдерек вскинул руку, прикрывая голову.
— А ну, прекратить! — рявкнул начальник стражи, выросший в дверях. — Ты слышал, что сказал Однорукий? Не трогать этого малого!
— Если они на такое согласятся, господин, — ответил солдат. — Вы только послушайте! — Он придвинул табурет к высокому окну, встал на него и выглянул наружу; шум толпы неуклонно усиливался, хотя слов было по-прежнему не разобрать. — Если они и согласятся отпустить негодяя подобру-поздорову, то единственно из уважения к воле Однорукого.
Тихонько сев в сторонке, Кельдерек закрыл глаза и попытался собраться с мыслями. Порой человек вдруг случайно слышит слова, которые произносятся без всякой недоброжелательности по отношению к нему или даже вообще не имеют к нему прямого касательства, но которые тем не менее знаменуют для него личную беду или несчастье, — например, известие о крахе коммерческого предприятия, о поражении армии, о чьем-то разорении или бесчестье некой женщины. Услышав, он стоит в остолбенении, изо всех сил убеждая себя, что такого просто быть не может, стараясь найти основания, чтобы усомниться в достоверности новости или по крайней мере в правильности своего умозаключения о пагубных последствиях события для него самого. Но самый факт, что слова предназначались не ему и к нему никак не относились, лишь укрепляет в нем наихудшие опасения. Несмотря на отчаянные ухищрения ума, он ясно понимает, что услышанное наверняка правда. Однако остается слабая вероятность, что все-таки это неправда. И вот он оказывается в положении проигрывающего шахматиста, который не допускает мысли о поражении и по-прежнему напряженно изучает позицию на доске в поисках хоть малейшего шанса на спасение. Так Кельдерек снова и снова прокручивал в уме слова, сказанные Эллеротом. Если Шардик умирает… но ведь Шардик не может умереть! Если Шардик умирает… если Шардик умирает, зачем ему, Кельдереку, жить дальше? Почему солнце все еще светит? Каков теперь замысел божий? Погруженный в глубокое сосредоточенное размышление — благо внимание стражников наконец отвлеклось от него, — Кельдерек неподвижно смотрел в голую стену, как если бы видел в ней подобие бескрайней, непостижимой пустоты, простершейся между полюсами мира.
Сын и наследник Эллерота оказался в руках незаконного работорговца? Да, такое очень даже возможно — уж кому, как не Кельдереку, это знать? Он не раз слышал о подобных деятелях — получал многочисленные жалобы на их бесчинства в отдаленных провинциях Бекланской империи. Он прекрасно знает, что в ортельгийских владениях многих людей забирают в рабство незаконно и отводят не на невольничий рынок Беклы, а на север через Тонильду и Кебин или на запад через Палтеш, чтобы продать в Катрии или Терекенальте. Хотя за подобные правонарушения предусматриваются строгие наказания, вероятность поимки незаконного работорговца остается ничтожной, пока продолжается война. Но чтобы этот Геншед, кто бы он ни был, захватил сына и наследника саркидского бана! Ясное дело, он потребует выкуп, как только доставит мальчика в целости и сохранности в Терекенальт. Однако с чего вдруг Эллерот, переживающий такое горе и имеющий полное основание обвинить в своем несчастье ненавистного короля-жреца Беклы, решил его пощадить? Кельдерек поломал голову над этим вопросом, но ответа так и не придумал. Потом мысли его вернулись к Шардику, а еще немного погодя он вообще перестал думать и задремал, слыша не столько гневный гул толпы, сколько стук капель, падающих в бочку под окном.
Начальник стражи вернулся в сопровождении дородного чернобородого офицера, в полных доспехах и шлеме, который уставился на Кельдерека, раздраженно похлопывая себя по ляжке ножнами с мечом.
— Этот, что ли?
Начальник стражи кивнул.
— Ты, давай живо за мной, бога ради, пока мы еще умудряемся хоть как-то сдерживать людей. Не знаю, как тебе, а мне хочется пожить еще немного. На вот мешок, там башмаки и еды на два дня — так бан распорядился. Башмаки потом наденешь.
Кельдерек проследовал за ним по коридору и через двор к сторожке привратника. Под аркой за закрытыми воротами стояли в две колонны человек двадцать солдат. Офицер поставил Кельдерека в самую середину между ними, сам встал прямо за ним, крепко взял за плечо и проговорил в ухо:
— Теперь делай все в точности, как я скажу, иначе у тебя не будет и возможности пожалеть о своем ослушании. Ты пройдешь через этот чертов город к восточным воротам: если ты до них не дойдешь, то и я не дойду, а значит, ты должен дойти, чего бы ни стоило. Сейчас народ немного угомонился, поскольку им сказали, что такова воля бана, но, стоит тебе дать хоть малейший повод, нам всем крышка. Они шибко не любят работорговцев и детоубийц, знаешь ли. Не говори ни слова, не размахивай своими чертовыми руками, вообще ничего не делай, а главное, шагай не останавливаясь, понял? Приготовиться! — крикнул он тризату, стоявшему впереди. — Двинулись, и да поможет нам бог!
Ворота открылись, солдаты зашагали вперед, и вместе с ними Кельдерек вышел на яркий солнечный свет, бьющий прямо в глаза. На миг ослепленный, он споткнулся, и сильная рука капитана тотчас подхватила его под мышку, поддерживая и толкая.
— Остановишься — мечом проткну.
Разноцветные пятна, плававшие перед глазами, медленно растаяли и исчезли. Кельдерек увидел землю под ногами и осознал, что идет неверной поступью, сгорбившись, вытянув вперед шею и потупив взор, точно нищий старик с клюкой. Он расправил плечи, огляделся по сторонам — и от неожиданности встал как вкопанный и вскинул к лицу руку, словно защищаясь от удара.
— Шагай давай, черт тебя побери!
Площадь была битком забита: мужчины, женщины, дети толпились по обеим сторонам дороги, теснились у окон, облепляли крыши. Ни голоса, ни шепота, ни звука не раздавалось вокруг. Все молча смотрели на него, только на него одного, шагающего между колоннами солдат через площадь. Некоторые мужчины злобно хмурились и потрясали кулаками, но никто не произносил ни слова. Молодая женщина во вдовьем трауре стояла со скрещенными на груди руками, не вытирая слез, ручьями стекающих по щекам, а рядом с ней приподнималась на цыпочки и вытягивала шею ветхая старуха с судорожно дергающимися запавшими губами. Кельдерек на мгновение встретил прямой серьезный взгляд малолетнего мальчонки. Люди раскачивались, как трава, двигая туда-сюда головами, чтобы не потерять его из виду. Тишина висела такая, что у Кельдерека возникло странное впечатление, будто все эти люди находятся очень, очень далеко и голоса их не достигают пустынного затерянного места, где он идет между солдатами, слыша лишь хруст песка под мерно ступающими ногами.
