Несколькими часами позже, все еще обдумывая свой план, Кельдерек незаметно покинул деревню и двинулся на север вдоль берега. Следы Шардика в лесу придется искать без проводника. Убить медведя (если такое вообще возможно) — дело в высшей степени трудное и сопряженное со смертельной опасностью; за него нельзя браться, не обследовав предварительно окраину леса и места, где зверь часто бывал, когда бродил в окрестностях деревни. Достигнув первого затона между холмообразными мысами, Кельдерек принялся внимательно высматривать вокруг отпечатки лап, помет и прочие признаки присутствия Шардика.
Не сказать, чтобы в ходе своих одиноких блужданий он хоть на миг забыл о страхе и дурных предчувствиях, угнетавших все сильнее с каждым часом: первый рисовал воображению его изуродованное окровавленное тело, изодранное медвежьими когтями; вторые ничего не являли внутреннему взору, а просто клубились подобием тумана на краю сознания, вызывая тревогу и неуверенность. Подобно тому как вор или беглый преступник, вынужденный пройти мимо сторожевой башни или караульного дома, невольно косится с опаской, хотя часовых нигде не видать, — так же и Кельдерек при всем старании не мог избавиться от чувства, что за ним пристально наблюдают из некой запредельной области, для него непостижимой.
Сила Шардика убывала, таяла, иссякала. Его смерть была предуготована, предначертана богом. Так почему бы жрецу Шардика не ускорить неизбежное? И все же приблизиться к медведю со злым намерением, с умыслом убийства… Кельдерек вспомнил обо всех, кто так делал: о Бель-ка-Тразете, Гел-Этлине и Молло, о сторожах Уртских избоин. Вспомнил и о Гед-ла-Дане, высокомерно решившем подчинить Квизо своей воле. А потом, когда он совсем уже собрался повернуть назад, отказаться от задуманного, он вдруг опять словно въявь увидел прямо перед собой заплаканное лицо Мелатисы в полумраке и ощутил тело девушки, тесно прижавшееся к нему, — беззащитное, уязвимое тело, которое осталось в Зерае, точно овца, брошенная пастухом на дикой горе. Нет, он готов посмотреть в глаза любой опасности, земной или потусторонней, только бы успеть вернуться вовремя, чтобы вызволить Мелатису из опасности и убедить, что на свете нет ничего важнее любви, которую она питает к нему. Борясь с нарастающей тревогой, Кельдерек продолжил поиски.
Незадолго до полудня, достигнув оконечности одного из мысов, он обнаружил внизу заводь в устье ручья. Спустившись по крутому откосу, он стал на колени среди камней, чтоб напиться, а когда поднял голову сразу же увидел в нескольких шагах перед собой, на противоположном топком берегу ручья, медвежьи следы — отчетливые, как печать на воске. Оглядевшись по сторонам, Кельдерек исполнился уверенности, что именно про это место и говорили рыбаки. Здесь явно был водопой, облюбованный медведем, о чем по оставленным отпечаткам лап догадался бы и ребенок; причем зверь приходил сюда совсем недавно.
Большая удача, что он сам не натоптал на влажной земле прежде, чем заметил следы; теперь нужно просто набраться терпения и дождаться Шардика. Единственное, что требуется, — это надежное укрытие для наблюдения. Шлепая по отмели, Кельдерек вернулся к предыдущему затону, находившемуся примерно на расстоянии брошенного камня от водопоя, взобрался по откосу мыса к оллаконде и, удостоверившись, что берег ручья отсюда хорошо виден, улегся среди корней. Все в порядке: ветер дует с севера, заросли справа такие густые, что ни один зверь не подойдет бесшумно, а в крайнем случае он прыгнет в реку и спасется вплавь. В общем, самое безопасное место из всех, какие можно найти поблизости.
Пока медленно текли минуты, и плыли облака, и гудели насекомые, и гуси-утки на реке нет-нет да кричали вдруг резкими голосами, шумно хлопая крыльями, Кельдерек напряженно обдумывал, как убить Шардика. Если здесь действительно водопой, куда Шардик часто наведывается, значит у него будет удобная возможность. Он ни разу в жизни не убивал медведя и не слышал ни об одном охотнике, предпринимавшем такую попытку, если не считать бекланского аристократа, о котором рассказы ват Бель-ка-Тразет. Безусловно, идти на зверя с одним луком и опасно, и бесполезно. Что бы там ни считали бекланцы тридцать лет назад, Кельдерек не верил, что медведя можно убить — без риска для собственной жизни — с помощью одного только лука. Вот отравить наверняка удалось бы, но яда у него нет. О том, чтобы соорудить какую-нибудь западню, и думать нечего. Чем дольше Кельдерек размышлял о трудностях дела, тем тверже укреплялся в мысли, что у него ничего не выйдет, если только Шардик не ослаб настолько, что его удастся обездвижить на время, достаточное для того, чтобы всадить несколько стрел. Но как обездвижить медведя? Другие идеи, одна безумнее другой, проносились в уме: наловить ядовитых змей и высыпать на него из мешка откуда-нибудь сверху; подвесить тяжелое копье и… Кельдерек раздраженно потряс головой. Эти ребяческие планы неосуществимы. Единственное, что он может сейчас сделать, — это дождаться зверя, оценить его состояние, понаблюдать за поведением и посмотреть, не явится ли на ум какая идея сама собой.
Прошло часа три, наверное, и Кельдерек уже несколько ослабил бдительность. Он лежал, уткнувшись потным лбом в согнутую руку и гадая, где Анкрей собирается добывать продукты, когда все припасы в доме выйдут, как вдруг услышал треск и хруст ветвей в подлеске у ручья, а уже в следующее мгновение — столь обыденно и стремительно зачастую происходят самые важные и долгожданные события — увидел перед собой Шардика, припавшего к воде.
Когда война прокатывается по какой-нибудь ферме или поместью, спустя время жители ближайшей деревни отправляются туда, встревоженные отсутствием известий от тамошних обитателей. Они идут через выжженные поля или по проселку, беспокойно озираясь в противоестественной тишине. Вскоре, не видя нигде вокруг ни единого дымка и не слыша откликов на свои крики, они начинают опасаться худшего и, приближаясь к амбарам с голыми, дочерна обугленными стропилами, молча переглядываются и показывают руками. Они начинают искать, разбредаясь в стороны, а потом вдруг слышат крик одного из своих товарищей и сбегаются к распахнутой скрипучей двери, на пороге которой лежит ничком мертвая женщина. Крысы бросаются врассыпную от трупа, и совсем еще юный паренек быстро отворачивается прочь, позеленев от дурноты. Несколько мужчин, стиснув зубы, заходят внутрь и возвращаются с мертвыми телами двоих детей, ведя за руку третьего, который ворочает бессмысленно вытаращенными глазами, не в силах даже плакать в своем потрясенном состоянии. Какой предстает разоренная ферма взорам людей, знавших ее в прежние времена, таким сейчас предстал Шардик взору Кельдерека; и подобно тому как они в ужасе смотрят на разруху и разорение вокруг, так же и он сейчас смотрел на Шардика, пьющего из заводи.
Взъерошенный грязный зверь страшно отощал. Шкура напоминала плохо натянутую палатку, висящую нелепыми складками на каркасе костей. В неуверенных движениях чувствовалась тряская слабость, как у дряхлого нищего, изнуренного тяжелой болезнью и жестоким равнодушием окружающих. Полузажившая рана на спине была покрыта огромной красновато-коричневой коростой — она треснула поперек, и трещина открывалась и закрывалась при каждом движении головы. Гнойная рана на шее, воспаленная и разодранная когтями, судя по всему, нестерпимо зудела. Медведь, пока пил, сначала злобно и подозрительно водил по сторонам налитыми кровью глазами, будто выискивая, кому бы отомстить за свои нестерпимые страдания, но потом уронил голову в воду, словно у него не хватало сил ее удерживать.
